Когда труба зовет - Олег Константинович Селянкин

Никитенко, чуть поморщившись, снял китель и осмотрел рану.　

— Заживет, — сказал Загитуллин, протягивая индивидуальный пакет.　

Мичман согласен с ним (и не такие раны царапинами называли), перебинтовывает плечо и спускается в кубрик, где сидели ребята. И едва он ступил на палубу кубрика, — несколько пар детских глаз устремилось на него. Глаза голубые, черные, карие. Разные глаза, но во всех страх, страх взрослых людей, много испытавших в жизни, и вера, детская вера в сильного дядю, который не даст в обиду. Нежность волной накатилась на мичмана, но он постеснялся раскрыть ее и пробасил, опускаясь на ступеньки трапа:　

— Как дела, галчата?　

За бортом журчит вода, а в кубрике тихо, тихо. Ребята смотрят на мичмана и молчат.　

Спасибо, хорошо, — наконец, отвечает та женщина, которая зачем-то подходила к нему в рубке. Она черноволосая, у нее голубые глаза, которые смотрят на мичмана отчужденно, даже вроде бы с презрением. Он вспоминает, как кричал на нее. Потом, кажется, даже толкнул… Извиниться? Неудобно начинать такой разговор при детях. Разве они поймут, что нечаянная эта грубость? В бою и не это случается.　

Так и не найдя решения, Никитенко краснеет, начинает злиться и на себя — за то, что растерялся, и на женщину — за ее настойчивый, укоряющий взгляд.　

— Мы вам мешаем? — спрашивает она. — Куда нам перейти?　

— Кто вам сказал, что мешаете? — перебивает Никитенко. Он не может сдержать раздражения, недовольства собой, и в голосе слышны металлические нотки. — Кубрик и все, что есть на катере, в вашем распоряжении. Я, можно сказать, с проверкой зашел сюда. Нужно что?　

— Ничего, все хорошо, спасибо, — отвечает женщина и еще крепче прижимает к себе девочку, которая не спускает с мичмана своих черных, налитых страхом глаз.　

— Ваша? Как ее звать? — спрашивает Никитенко и неуклюже тычет в бок девочке «козу».　

Женщина отрицательно качает головой, а девочка шепчет:　

— Наташа…　

— Ага, Наталья, значит.　

— Нет, Наташа, — поправляет черноглазая. Ребята переглядываются, а двое, что сидят в углу, даже шушукаются. И Никитенко доволен: они начинают приходить в себя, их покидает страх, безраздельно властвовавший на берегу.　

Мичман встает, вынимает книги из шкафчика, вделанного в рундук, и растерянно смотрит на них. Не для ребят эти книги. Чем же занять неожиданных пассажиров? И, решившись, Никитенко кладет на стол «Боевые листки». Все, кроме последнего, в котором рассказано о гибели товарищей. Не нужно, рано еще ребятам так много знать о смерти. Им жить да жить.　

— Вы им почитайте, — смущенно говорит мичман. — Тут история нашего катера.　

— Хорошо, спасибо, — как-то беззвучно отвечает женщина и поспешно берет со стола верхнюю газету.　

— А это Анна Павловна, — неожиданно говорит Наташа. — Она наша воспитательница.　

Никитенко, чувствуя, что краснеет, деланно смеется и бросает с нарочитой простотой:　

— А я — дядя Андрюша.　

Наташа сосредоточенно смотрит на него и продолжает:　

— Жорка наш самолетов не боится, а тетя Нина называет его хвастуном.　

Жорка — вихрастый и конопатый мальчуган, пристроившийся около иллюминатора. Он пренебрежительно фыркает и продолжает смотреть на проплывающий берег. Вторая женщина, которую Никитенко сначала не заметил, покосилась на девочку и откинула со лба вьющиеся волосы. Лицо ее в этот момент было красивым и вызывающе дерзким.　

— Ну, это мы еще проверим, — зачем-то говорит Никитенко и поднимается в рубку.　

Никитенко придирчиво рассматривает осунувшееся скуластое лицо Загитуллина, потом переводит глаза на минный бакен, рядом с которым скользит катер.　

— Сдавай вахту мне и иди спать, — говорит Никитенко и кладет руки на штурвал.　

Лицо Загитуллина покрывается красными пятнами.　

— За что, товарищ мичман, от вахты отстраняешь? Честно стою, — заикаясь от обиды, протестует он.　

— Спишь, дьявол, вот за что. Не видишь минного бакена? Ведь ребятишки у нас, понимать надо!　

На пылающем лице Загитуллина отчетливо видны белые точки осьпинок.　

— Пятнадцать штук, — шепчет Загитуллин.　

— Не штук, а детей, — поправляет Никитенко. Он еще ворчит что-то, но руки со штурвала снимает: Загитуллин предельно честен; теперь он любой минный бакен за версту обойдет.　

— Есть, не лазить к минным бакенам, — торопливо заверяет рулевой и выводит катер на середину фарватера.　

— То-то, — добродушно бубнит Никитенко.　

Он не поймет, что творится с ним. Ведь никогда он не робел перед женщинами, а тут почему-то растерялся, даже не представился. Спасибо Наталке, выручила. Или взять этот минный бакен. Все время мимо них ходили, а тут накричал на рулевого, разворчался, как хрыч старый.　

— Дети — счастье в доме. Нет детей — нет дома, нет семьи, нет жизни, — словно про себя говорит Загитуллин.　

— Философ, — усмехается, Никитенко и тут же невольно думает: «А здорово сказал Иляс: нет детей — нет жизни».　

— У тебя, Иляс, их сколько? — потеплевшим голосом спрашивает мичман.　

— Три штука, — гордо отвечает рулевой, и Никитенко с удивлением замечает на его скуластом лице нежную улыбку.　

— Ну-ну… Ты, значит, стой, а я пойду поговорю с командой.　

Никитенко заглядывает в машинное отделение. Там, в полумраке, около грохочущего мотора дремлет моторист Петухов. Мичману жалко будить его, но иначе нельзя, и он свистит, по-мальчишески засунув пальцы в рот. Петухов бросает взгляд на машинный телеграф, потом поворачивается к люку.　

— Давай наверх! — кричит Никитенко.　

И вот они трое — Никитенко, Петухов и Карпов — сидят на коробках с пулеметными лентами. Петухов распахнул комбинезон и блаженно щурится: хорошо на ветерке!　

— На сколько человек сегодня обед готовишь? — спрашивает Никитенко.　

Карпов, который сегодня за кока, недоумевающе смотрит на мичмана и вдруг спрашивает:　

— Добавить?　

— Заново варить, — поправляет его Петухов. — Зажирел у котла, о детях забыл.　

— Это я-то зажирел? — возмущается Карпов. — Становись к плите! Нужны мне ваши кастрюли!　

Карпов, вспылив, наговорил много неприятного. Его не останавливали, не перебивали: сам Петухов виноват. Да и во многом прав Карпов. Действительно, нет продуктов на катере. Если варить и на ребят, то завтра к вечеру только чай будет. Чай без сахара и хлеба.　

— Пока есть продукты — вари на всех. Потом думать будем, — говорит Никитенко. — Согласен, Карпов?　

— Не человек я, что ли? — огрызается тот и исподлобья смотрит на командира катера.　

— С первым вопросом покончили… Теперь о сне… Чурка в бункере кончается, надо заготовлять… Думаю идти до поленницы, там — остановка и заготовляем чурку до утра. Потом идем день и снова заготовляем. Всей командой заготовляем…　

— Без топлива — гроб, — поддакивает Петухов.　

— После заготовки чурки, ты, Карпов, подумай о продуктах. С тебя спросим.　

— Ясно, что не с бабушки… Рыбу глушить можно?　

— Для такого случая разрешаю… Вот и все.　

— А насчет сна? — ухмыляется Петухов.　

— Сон