Романтические истории - Альберт Вениаминович Цессарский

с хрустом продавливая снег. Солнце поднялось над верхушками черно-зеленого леса и щедро светило в лицо. Морозный воздух был свеж и чист. И сердце у Кати заливало радостью.

А когда они вошли в лес и сквозь медные стволы сосен вышли к обрыву и далеко впереди и внизу открылись бесконечные перекаты, перепады и взлеты тайги со снежными полянами, еще лиловыми в тени, и это раздолье все шире и шире окатывало малиновой дымкой, в которой дрожали мириады алмазных игл, Катю охватил такой восторг, что захотелось заплакать от невозможности остановить, запечатлеть, унести с собою эту красоту.

Скоро лес наполнился голосами, смехом, скрипом лыж. То и дело встречались знакомые.

— С праздником! — кричали они, обгоняя на лыжне, срываясь по склонам горок. И Катя улыбалась всем встречным и с готовностью вторила, ликуя:

— С праздником!

Валерий привел ее к невысокой, но такой крутой горке, что на ней никто не катался. Снизу это выглядело еще не так страшно. Но когда она поднялась на гребень и глянула вниз, сердце у нее екнуло и остановилось.

Валерий зажал палки под мышками, слегка пружинисто присел и обрушился вниз. На прямой устоял. Взметнув облако снега, круто завернул и побежал к подножью, гулко хлопая лыжами.

— Спускайтесь, я подстрахую!

Ярче всего Катя запомнила именно это мгновение. Вот эту секунду на вершине под чистым, высоким небом, над алмазно сверкающей пропастью. Секунду неподвижности, с остановившимся сердцем и дыханием, со сладким ужасом от уверенности, что сейчас кинется туда. И его поднятое вверх напряженно улыбающееся лицо.

На самом спуске она неожиданно почувствовала устойчивость. И успела насладиться скоростью, ветром, послушанием тела — всей гармонией спуска. Но выход на прямую был чересчур резок. Ноги стали уходить. Катя завизжала. Вдруг лыжи разом затормозило. Швырнуло вперед. Катя уткнулась лицом в колючий свитер. И он с силой прижал ее к себе.

Она забарахталась, засмеялась:

— Ох, не упаду, не упаду! Отпустите же!

Валерий молчал и только крепче и крепче прижимал ее голову к груди. Кате стало тяжело и душно. Замерла, боясь пошевелиться. Все это продолжалось миг. Он разжал руки. Она отстранилась. Встала на колено и, пряча пылающее лицо, стала поправлять крепление. Валерий отъехал, сказал, разглядывая склон:

— А с той стороны не так круто.

— Нет, нет, довольно, натерпелась страху! — и Катя побежала к лыжне, уходившей к широкой впадине, где катались остальные и где было шумно и весело.

Возвратились они часа в четыре, когда солнце уже садилось, усталые, голодные, довольные. Отдав лыжи и ботинки, Катя стояла в коридоре в шерстяных носках, не доставая ему до плеча. И они все никак не могла разойтись, вспоминали и пересказывали друг другу события сегодняшнего дня.

А потом Валерий принес вот эти карманные шахматы, которые она вскоре возненавидела. Потому что он постоянно выигрывал. Со снисходительно безразличным лицом. Катя постоянно ощущала свою слабость и неполноценность рядом с ним. И когда Валерий терпеливо учил ее тонкостям игры, за этим угадывалась какая-то цель, постичь которую она не умела…

Да, Катя ничего не забыла. Она решительно отодвинула доску.

— Не хочу играть! И никогда не хотела. Зачем ты меня заставляешь?

Он пожал плечами.

— Рассчитывал сделать из тебя хорошего партнера.

— А, вот оно что…

— Да, статья подействовала даже на тебя. Отличная статья.

— Газета ни при чем.

— Однако твое отношение ко мне изменилось, Катя! Ты считаешь, что все написано правильно?

— Не знаю. Может быть, они преувеличили. Слишком резко и грубо. Какое в общем это имеет значение? Я не могу забыть того, что видела под землей… своими глазами… во время пожара…

…В тот день Катя ждала его с дневной смены, чтобы пойти в кино. Причесывалась перед зеркалом, механически накручивала на бигуди свои шелковистые с тусклым блеском каштановые волосы, подкрашивала чуть раскосые глаза с нависающими веками, за которые в школе ее дразнили калмычкой, и с удивлением отмечала про себя, что абсолютно спокойна, что ей все равно, как ложатся волосы, как выпирают широкие скулы, прежде доводившие ее до отчаяния. А ведь она твердо знала, что сегодня состоится разговор, который решит все. Она знала это по тому, как на них смотрели окружающие всюду, где они бывали вместе. В клубе на танцах ее уже не приглашали — действовало необъявленное табу невесты. Уже и Шарипова, старая ламповщица, принимая у нее лампу после подъема с первого горизонта, где было Катино энергохозяйство, задержалась у окошечка и, улыбчиво морща коричневое лицо, прохрипела:

— Поздравлять, что ли, Катерина Михайловна?

И хотя Валерий был по-прежнему тактичен, сдержан, не позволял себе вольностей, но он тоже знал и был уверен, и это сквозило в категоричности, с которой он назначал очередное развлечение или объявлял, что придет на часок.

Но радости, захватывающей, как тогда, на гребне горы, радости предстоящего уже больше ни разу не было. Просто все катилось неуклонно по глубокой колее, из которой не вывернуть. И когда, как сейчас перед зеркалом, становилось обидно, что все совершается так просто и буднично, она прятала от себя эти мысли, называла себя холодной и неблагодарной. И все шло и шло к развязке. Но маме она о Валерии почему-то не писала.

Валерий должен был зайти за ней к шести. В четыре позвонил Сергей Иванович:

— Катя, немедленно приходи на шахту! — И бросил трубку.

Из ближних и дальних домов поселка к шахте бежали женщины и дети. На пороге управления ее едва не сбил с ног главный инженер.

— Троицкого видели? — спросил он на бегу.

Катя не успела ответить и похолодела от ужаса. Почему? Она не рассуждала. Она только знала, что в такой момент главный инженер не мог разыскивать начальника смены. И если он спрашивал…

Сергей Иванович в наспех накинутом поверх пиджака ватнике встретил ее в дверях кабинета. Будто издалека услышала его сдавленный голос:

— Катюша, на первом горизонте в южном штреке пожар. Переодевайся, спускайся, обеспечь там свет.

Наверху у клети дежурила совсем молоденькая девчушка с испуганным лицом. На вопрос Кати, спускала ли она начальника смены, она торопливо ответила, заглядывая в глаза:

— А как же! С час назад! А его и снизу и сверху по телефону спрашивают!

Клеть подняла группу шахтеров, молчаливых и угрюмых.

— Троицкого там видели, хлопцы? — спросила дежурная.

Ей не сразу ответили. Уже входя в клеть, Катя услышала странную интонацию, с которой кто-то произнес:

— Та бачили…

На энергопункте, расположенном недалеко от ствола, ее встретил дежурный техник Твердохлебов. При виде Кати его рыжее от веснушек лицо расплылось в такой безмятежно широкой улыбке, что она оторопела.