Романтические истории - Альберт Вениаминович Цессарский

И воду остановили. И на том месте теперь стоит завод! Что же важнее? Да разве с ним кто-нибудь считался? Его доля была легче? Как он жил все эти годы?

Андрей Петрович стал думать о семье, с которой столько лет жил врозь. Когда приезжал с очередной стройки в Москву, чувствовал себя в своей квартире на Арбате гостем. Всю жизнь после войны, по существу, он был одинок. Жена как-то сказала ему, что он очерствел, что все друзья отошли от него. Что так жить нельзя. Нельзя!.. В животе, где-то у самой спины, снова зашевелился холодок. И возник ужас. Он стал ждать боли. Но боли не было. А был сплошной, все заполняющий ужас, какого он дотоле не знал.

— Что, что, почему? — беззвучно шептал он. — Неужели жизнь, награды, душевное спокойствие — все неправомочно? — Ноги ослабли и противно задрожали. Стало тошнить. Бред! Обыкновенный сердечный припадок…

Он прижался лбом к стеклу. Главное — устоять. И смотреть, смотреть сквозь пелену. Вон из склада. Идет. Снабженец. Читает. На ходу. Накладную. Спешит. У него все работают. Без нежностей. Без дамских штучек. Подумаешь, одиночество. Сердце не терпит одиночества. Не может в одиночестве? Ему нужна нежность. А нежность — это что? Соприкасание сердец. Кто это сказал? Или же он сам только что придумал? Нет, нет, нет, он жил правильно. Что перевешивает на весах истории — этот завод или Анна Ивановна Зубцова?

Постепенно страх рассеялся. Пелена исчезла. Между высокими корпусами на асфальте ярко и жарко горел солнечный треугольник. Как в детстве, потянуло на горячий асфальт босиком…

В кабинет заглянула секретарша.

— Машина у подъезда, Андрей Петрович.

Он с удивительной легкостью спускался по лестнице. На повороте из широкого окна ударило солнце. Задержался, жмурясь и грея лицо. Там, за окном, ярко-оранжевый кран тянул гусиную шею, и в клюве у него покачивалась розовая плита.

— Законно! — прохрипел кто-то рядом.

Рабочий в замасленной спецовке, по-обезьяньи оттопыривая нижнюю губу, щурился на стройку. Он даже не взглянул на директора. И Андрей Петрович подумал, что, в сущности, этому рабочему завод тоже дороже, чем он, директор, Андрей Петрович, со всеми его переживаниями и страданиями… И впервые в жизни он испытал острое чувство ревности. И понял, что ревность — это тот же страх перед одиночеством.

Теперь он знал, что припадок непременно повторится. Он быстро шел к выходу, непривычно высоко неся голову. Но ему никто больше не встретился.

Он сел очень прямо рядом с шофером.

— Обедать? — услужливо полуобернулся шофер.

Но Андрей Петрович почему-то боялся взглянуть в его веселые темные глаза, таящие безразличие. Шофер, не получив обычного кивка, удивленно повернулся всем туловищем.

Андрей Петрович застыл, напряженно выпрямившись, мучительно вспоминая надпись на смятой бумажке, оставленной у него на столе девушкой. Было как в детстве, когда во сне глотаешь что-то круглое, огромное и никак не можешь заглотнуть. «Большому расти!» — говорила бабка. Перед ним на миг мелькнула ее груз высокая ная фигура с мужским лицом. Наконец он вспомнил название улицы, номер дома… Квартира? Номер квартиры! Скорее! Иначе… Иначе произойдет нечто страшное… Мысли начали путаться. Вдруг он подумал, что сила, которая так давит, так распирает ему грудь изнутри, — это нежность, которая копилась все эти годы, которой он не давал выхода, которую скрывал от себя и от других и которая сейчас разрывает ему сердце. Скорее увидеть ее лицо, узнать — и все еще обойдется. Но квартира не вспоминалась, а времени уже не было. «Ну ничего, я найду, я разыщу, — не то думал, не то шептал он, — пусть только дождется».

— К Зубцовой! — сказал он очень громким тонким голосом.

Он еще назвал улицу. И когда машина мягко тронулась, медленно стал откидываться на спинку. Внутри что-то отпустило. И точно волна хлынула из сердца, обжигая грудь. Сделалось легко. Он все отклонялся назад. А спинки все не было и не было. И он все опускался и опускался навзничь.

ВРАГИ

Утром того дня, когда произошло несчастье, они столкнулись в коридоре комбината. Завидев Семенова возле ламповой, Баранцев поспешно отвернулся и стал рассматривать какой-то плакат на стене. Но опоздал. Семенов уже шел прямо на него, вызывающе усмехаясь:

— Товарищ врач, разрешите доложить, у меня на участке вчера один крепильщик три раза чихнул.

Баранцев заставил себя улыбнуться:

— Наконец-то — забота о людях… Пришлите его в здравпункт.

— А план кто будет выполнять?

— Не могу же я его заочно лечить, — сказал Баранцев, с трудом сдерживаясь.

— Сами таблеточку в забой занесите. Заодно опять поучите, как уголек рубать.

Баранцев собрался ответить шуткой. Но, взглянув в насмешливо прищуренные глаза, вдруг задохнулся и сдавленно проговорил:

— Сейчас же пришлите его, сейчас же…

Семенов подмигнул подошедшим товарищам и засвистел.

— Вам плевать на людей! — быстро и горячо заговорил Баранцев. — Они у вас боятся пойти к врачу. Не имеете права! Как хозяйчик…

Семенов побледнел.

— Посторонитесь-ка, — тихо сказал он, — вы за нас денег не заработаете.

— А! — закричал Баранцев. — Деньги выколачиваете! За счет здоровья товарищей! Планом прикрываетесь!..

Весь день потом Баранцев придирался к фельдшеру по пустякам, так что старик в конце концов обиделся.

— Трех врачей на шахте пережил, все были мной довольны. А тут, подумать, не на то окно банку поставил. Пожалуйста, переставлю, нетрудно…

Баранцев краем глаза увидел его коричневые трясущиеся руки и, злясь на себя, чувствуя, что дня, часа не может больше оставаться среди этих людей, выскочил в коридор и побежал к начальнику шахты.

Тот писал, низко наклонив над столом большую круглую голову. Не разгибаясь, исподлобья поглядел.

— Происшествие?

— Ухожу! Завтра же ухожу с шахты!

— В декрет, что ли? — сочувственно спросил начальник, продолжая писать.

— Вам смешно? Врач на шахте никому не нужен. Вам нужны Семеновы. Ради чего здесь все делается? Человек? Черта с два. Деньги! Заработать побольше! Вроде Семенова! Которые губят в человеке… Человеческое…

— Что это вы с Семеновым все лаетесь? — поморщился начальник. — Будто враги.

— Враги! Вот, вот! Враги! — обрадовался слову Баранцев.

Он уже не мог остановиться. Он бросал начальнику несвязные, горькие, наболевшие слова о том, что люди здесь думают только о себе, о своем благополучии, о своем кармане, что во все высокие и красивые понятия уже никто не верит и все притворяются.

Начальник осторожно отложил перо и выпрямился. Но тут зажужжал телефон. Не спуская глаз с Баранцева, он взял трубку.