Происхождение Второй мировой войны - Игорь Тимофеевич Тышецкий

к личности оппонента. Известно, например, что Сталин восхищался тем, как Гитлер одним махом расправился со штурмовиками Рёма. Со своей стороны, фюрера очень интересовало, нет ли у советского вождя семитских корней. Но все это было в личностном плане и на межгосударственных отношениях никак не сказывалось. Почти все 1930-е годы СССР и нацистская Германия оставались врагами. Вскоре после прихода Гитлера к власти отношения между двумя странами были свернуты до уровня простых формальностей. Достаточно сказать, что ни один советский полпред до августа 1939 года не получал аудиенции у Гитлера. Правда, они ее и не просили. Да что там Гитлер. Никто из полпредов не встречался и с Риббентропом. Даже свои верительные грамоты советские полпреды вручали статс-секретарям министерства иностранных дел. Такая же ситуация наблюдалась и в Москве. Когда посол Шу-ленбург, сопровождая Риббентропа, впервые попал в Кремль, он не смог скрыть своего удивления, увидев живого Сталина. Хотя, надо сказать, что Сталин не имел привычки встречаться и с послами других держав.

Желание свернуть в 1933 году двусторонние отношения до необходимого минимума оказалось у Гитлера и Сталина обоюдным. Хотя противники такого курса были и, прежде всего, на Вильгельмштрассе. Германский посол в Москве Рудольф Надольный в 1933-1934 годах забрасывал Auswartiges Amt донесениями, где писал о губительности такого курса, учитывая рост экономического и военного потенциала СССР. После того как Германия покинула Лигу Наций и конференцию по разоружению в Женеве, писал Надольный, ей совершенно необходимо обезопасить свои тылы, потому что сближение СССР с Западом приведет, в случае вооруженного конфликта, к изоляции и окружению Германии. Однако у Гитлера было свое мнение на сей счет. По воспоминаниям Рудольфа Рана, германского дипломата, хорошо знавшего Надольного, несогласие последнего с политикой фюрера привело к открытому столкновению между ними, что стоило дальнейшей карьеры послу в Москве. Весной 1934 года Надольный добился приема у Гитлера, где прямо изложил свою точку зрения. Фюрер в очередной раз заявил, что никакого компромисса с большевизмом быть не может, а единственный выход для Германии в отношениях с Западом и Советским Союзом — это укрепление своей военной мощи и опора на собственные силы. «Я не ошибаюсь, — самоуверенно заявил канцлер. — Сбылось все, что я предвидел за последние четырнадцать лет». «А я, — смело ответил посол, — занимаюсь внешней политикой уже тридцать два года. И никто не может сказать, чтобы я хоть раз ошибся за эти годы». «С меня достаточно, — заключил Гитлер. — Разговор закончен». «Ну, нет, — будто бы возразил Надольный, — он только начинается». И попробовал еще раз привести свои доводы 32. Эта аудиенция стала лебединой песней посла. Вскоре Надольный был отправлен в отставку.

В Советском Союзе такие диалоги послов со Сталиным были, конечно же, немыслимы. Да и не встречался вождь с послами. Для этого существовал министр Литвинов. А он был очевидным противником сближения с нацистской Германией. И не только в силу идеологических разногласий. Это как раз являлось легкопреодолимым препятствием. Труднее было с другим. Политика Гитлера была направлена на разрушение системы коллективной безопасности, являвшейся основой подхода советского наркома к международным отношениям. Не мог же Литвинов наступать на горло собственной песне. Да и антисемитизм Гитлера играл свою роль. В качестве своеобразного ответа фюреру можно рассматривать назначение в 1934 году друга Литвинова Я. З. Сурица советским полпредом в Берлине. Сталин, кстати, решал подобные вопросы иным способом. Когда в 1939 году Молотов предложил назначить заведующим отделением ТАСС в Берлине И. Ф. Юдина, Сталин усмехнулся: «Как могли предложить человека с такой фамилией для работы в Германии», и тут же придумал ему новую — Филиппов. Так Юдин помимо собственной воли стал Филипповым 33. И даже дослужился с новой фамилией до ранга посла. Справедливости ради надо сказать, что точка зрения Литвинова на отношения с Германией хоть и превалировала все 30-е годы, была не единственной. Сменивший Литвинова на посту министра Молотов еще в марте 1936 года в интервью французскому изданию говорил о желательности улучшения отношений с гитлеровской Германией. «Большинство советских людей, — убеждал Молотов журналиста, — считает возможным улучшение отношений между Германией и Советским Союзом. Этим руководствуется и Советское правительство». «Даже с гитлеровской Германией?» — уточнил француз. «Да, даже с гитлеровской Германией», — подтвердил Молотов 34. Однако практических результатов точка зрения, высказанная главой Советского правительства, в то время не имела.

Имеются неподтвержденные сведения о том, что первые попытки наладить двусторонние отношения были предприняты Советским Союзом и Германией чуть позже, в 1937 году. Советский разведчик-невозвращенец Вальтер Кривицкий опубликовал в 1939 году на Западе свои довольно путаные и тенденциозные записки (уже в постсоветское время они были изданы в России), где без каких-либо доказательств утверждал, что в 1937 году при посредничестве Давида Канделаки, бывшего торговым представителем СССР в Германии, и при участии Ялмара Шахта было подготовлено секретное экономическое соглашение между двумя странами, содержание которого так и осталось неизвестным 35. Никаких доказательств приводимых им сведений Кривицкий не предъявил, и его данные вызывают большие сомнения. Что было в действительности, так это попытка продлить или заменить новым старое германо-российское экономическое соглашение, срок действия которого истекал 31 декабря 1938 года. Немцы, нуждавшиеся в советском сырье, даже рассматривали возможность открытия для этого кредитной линии в 200 млн германских марок. Советскому Союзу условия договора показались невыгодными, и проект не имел продолжения 36. Попытки наладить во время обсуждения этого договора какие-то неофициальные контакты, возможно, и были. Однако, в любом случае, министерства иностранных дел обеих стран были абсолютно не в курсе таких попыток, которые не принесли к тому же никаких результатов.

Реальные поиски путей сближения с Германией начались в СССР уже после Мюнхена. В марте 1939 года, выступая на XVIII съезде ВКП(б), Сталин в самых общих выражениях дал понять, что с гитлеровской Германией можно договариваться. Его слова на съезде трудно было считать прямым и недвусмысленным приглашением к диалогу, но именно так пытался представить их впоследствии Риббентроп, который услышал в них «желание улучшить советско-германские отношения». «Я ознакомил фюрера с этой речью Сталина и настоятельно просил его дать мне полномочия для требующихся шагов, дабы установить, действительно ли за нею скрывается серьезное желание Сталина», — вспоминал Риббентроп, сидя в камере во время Нюрнбергского процесса 37. Но Гитлер с недоверием отнесся к истинным намерениям Сталина. В тот период, после успешного захвата Праги и присоединения Мемеля, перед фюрером стояла первоочередная задача вернуть в Третий рейх Данциг и получить польский