Происхождение Второй мировой войны - Игорь Тимофеевич Тышецкий

вон. Бедный Липский! В течение длительного времени он открыто демонстрировал всем свои симпатии к нацизму, подчеркнуто дружил со многими нацистскими главарями, посещал многочисленные идеологические мероприятия, организуемые в Третьем рейхе. И вот теперь его ожидал такой позорный для дипломата финал.

Ответ Гитлера на английское послание содержал еще один интересный пассаж. «Правительство Рейха, — говорилось в ответе, — вынуждено сообщить британскому правительству, что в случае территориальных изменений в Польше оно не сможет больше взять на себя обязательство гарантировать (новые польские границы) без участия СССР» 99. Сказывалась секретная договоренность со Сталиным о разделе «сфер интересов» в Польше. Тогда англичане не обратили внимание на эту оговорку, но вскоре все стало на свои места. Удивительно и другое. Тайна секретного протокола к советско-германскому пакту настолько оберегалась, что о нем ничего не знали даже ведущие советские полпреды. Сталин и Молотов прекрасно понимали, что война на Западе должна вот-вот начаться. Они ждали нападения Германии на Польшу и, соответственно, вмешательства Англии со дня на день. В то же время полпред в Лондоне Майский, будучи в неведении о подписанном протоколе, продолжал слать в Москву идеологический вздор. За несколько часов до начала войны он сообщил в НКИД, что у него «создается впечатление, что британское правительство подготавливает почву к тому, чтобы попытаться свалить ответственность за войну или за новый Мюнхен на СССР» 100.

Тем временем Гитлер окончательно пришел в себя после длившегося несколько дней замешательства и определился с новой датой нападения на Польшу — 1 сентября. В последние дни августа между Англией и Германией еще велись переговоры, но параллельно в Лондоне, Берлине, Париже и Варшаве усиленно готовились к войне, что включало не только мобилизационные мероприятия. В ожидании бомбежек из британской столицы в провинцию эвакуировались наиболее ценные экспонаты многих крупных музеев. Это было хлопотное занятие, и без крайней необходимости никто не стал бы заниматься эвакуацией. Планы вывоза экспонатов из столичных музеев существовали с апреля 1939 года, но лишь в последние дни августа решено было приступить к их осуществлению. Для того чтобы вывезти самые ценные экспонаты из музея естественной истории, музея Виктории и Альберта и музея военной истории понадобилось более тридцати грузовиков, а для того чтобы доставить на лондонские вокзалы сокровища картинных галерей и других всемирно известных собраний, еще больше — восемьдесят восемь 101. В Лондоне снова, как и в 1937 году, звучали пробные воздушные сирены, оборудовались бомбоубежища для жителей города. Годом ранее, во время Судетского кризиса, ничего подобного не было, и для рядовых лондонцев происходившие в конце августа 1939 года события должны были свидетельствовать о серьезности намерений правительства вступить в войну из-за Польши.

Чемберлен, однако, не был бы самим собой, если не попытался бы и в эти дни нащупать мирное решение. Уже давно не веря в «искренность» намерений Гитлера, британский премьер продолжал надеяться, что мирное решение возможно, если Германия проявит благоразумие. 30 августа, получив формальное согласие фюрера на переговоры с поляками, англичане буквально завалили своего посла разными инструкциями. Чемберлен просил Гендерсона передать Гитлеру, чтобы на время переговоров Германия воздержалась от каких-либо провокаций на границе 102, а также не поощряла провокации со стороны немецкого меньшинства в самой Польше 103. Галифакс предложил немцам использовать обычную дипломатическую практику — пригласить польского посла и вручить ему свои предложения, с тем чтобы посол мог передать их в Варшаву, и тогда двусторонние переговоры начались бы не с ультиматума, а так, как принято в мире 104. Наконец, около восьми часов вечера Гендерсону был передан общий ответ на послание Гитлера. В нем говорилось, что английское правительство поддерживает желание Германии улучшить двусторонние отношения с Англией, но ради этого Англия «не может жертвовать интересами старых друзей». У Польши имеются свои жизненные интересы, и британское правительство «надеется, что жизненные интересы двух стран (Германии и Польши. — И. Т.) не являются несовместимыми» 105. Получив адресованное Гитлеру послание и многочисленные сопроводительные инструкции, Гендерсон договорился о встрече с Риббентропом в здании МИДа на Вильгельмштрассе. Она началась ровно в полночь 30 августа и затянулась до половины второго утра 31 августа.

Риббентроп прибыл в министерство прямо из рейхсканцелярии, где он присутствовал при том, как Гитлер отдавал последние распоряжения о вторжении в Польшу, которое должно было начаться на рассвете 1 сентября. Министр появился бледный, взвинченный, его буквально трясло от возбуждения. С плотно сжатыми губами и горящим взглядом, Риббентроп походил на обезумевшего фанатика. Война нервов, как называли последнюю неделю августа англичане, подходила к концу, и напряжение всех ее участников было на пределе. Встреча прошла в присутствии Пауля Шмидта, описавшего ее впоследствии во всех красках 106. Обменявшись холодными приветствиями, Риббентроп и Гендерсон уселись друг напротив друга за маленьким переговорным столиком в бывшем кабинете Бисмарка. Дальнейший разговор шел большей частью на немецком языке, которым английский посол владел далеко не свободно, но любил пользоваться, полагая, что это должно показывать его дружеское расположение к немцам. Гендерсон начал с того, что попытался объяснить Риббентропу — ожидать появления уполномоченного вести переговоры польского представителя в течение двадцати четырех часов было нереально. «Время вышло, — прервал его министр. — Где обещанный вашим правительством поляк?» Гендерсон объяснил, что британское правительство передало в Варшаву требование Гитлера и посоветовало полякам проявлять сдержанность. Того же Англия ожидает и от Германии. «Поляки являются агрессорами, а не мы, — с нарастающим раздражением возразил Риббентроп. — Вы пришли не по тому адресу!» Затем Гендерсон попытался объяснить, что Германии хорошо было бы использовать общепринятую дипломатическую практику и обратиться со своими предложениями напрямую в Варшаву. Это окончательно вывело Риббентропа из себя. «Об этом не может быть и речи, — перешел он на крик. — Мы требуем, чтобы полномочный представитель Польши явился в Берлин!» Гендерсон тоже начал закипать, но, стараясь успокоиться, он достал лист с переводом английского ответа на последнее послание фюрера и принялся зачитывать его. Волнение посла выдавали лишь дрожавшие руки. Риббентроп слушал до тех пор, пока посол не дошел до фразы, где говорилось о необходимости проявлять сдержанность и прекратить на время переговоров всякие передвижения войск. «Это неслыханное предложение! — вскричал Риббентроп, скрестив на груди руки. — У вас есть еще что сказать?» Гендерсон на мгновение прервал чтение заготовленного текста и сказал, что у британского правительства имеются доказательства актов саботажа со стороны представителей немецкого меньшинства в Польше. «Это чертово польское правительство лжет! — снова прервал посла Риббентроп. — Должен сказать вам, герр Гендерсон,