Избранное. Романы и повести. 13 книг - Василий Иванович Ардаматский

— Как с Пашей Харченко?

— Все в порядке, все в порядке, — поспешно ответил Шрагин. — Юля, что было с вами?

Юля опустила голову и, зажав сцепленные руки между колен, начала рассказывать. Но не о себе, а о Федорчуке. В тюрьме от одного из сторожей нефтебазы она узнала, как Федорчук вышел с ведром из дежурки, чтобы принести нефти, и погиб от непонятного взрыва.

— Наверно, запальный шнур сгорел до срока, — заключила она. — Но живым в их поганые руки он не попал… Я теперь хожу к ним, требую, чтобы они отдали Сашино тело. Хочу похоронить его как человека, чтобы могилка была. У него же сынишки есть, приедут когда поклониться…

Она судорожно вздохнула и, подняв глаза на Шрагина, чуть слышно спросила:

— Почему так случилось? Почему? Он же был так уверен, что все сойдет хорошо. Уходил на дежурство веселый. Сказал: «Под ночь глянь в сторону нефтебазы, увидишь красивую картину». Я ему еще сказала: «Погоди радоваться, как бы не заплакать». А он на это: «Тогда передай Игорю Николаевичу, чтоб он ни о чем не тревожился». Вот я и передаю.

Она откинула голову к стене и некоторое время в упор смотрела на Шрагина, губы ее начали подрагивать, кривиться, она закрыла глаза, борясь с собой, чтобы не заплакать, стиснула губы, но слезы уже хлынули из-под густых ресниц, потекли по ее вспухшему лицу. Шрагин взял ее холодную руку и словно отогревал ее в своих ладонях. И молчал.

Юля высвободила руку, концом шерстяного платка вытерла слезы и, будто ничего не было, продолжала:

— А потом явились за мной. Часа два обыск делали. Но Саша как раз в тот день последнего дежурства все до последней мелочи пересмотрел, даже лаз в сарайчике засыпал. Но туда они и не пошли. У нас в печной трубе граната была спрятана — на самый крайний случай. Я уже решила пустить ее в ход, но подумала: а вдруг Саша жив и скрылся?.. Меня они сперва на хитрость ловили — дескать, Федорчук у них, все уже сказал и мне нужно, если хочу ему и себе хорошего, во всем тоже сознаться. А я сразу поняла — Саша погиб или скрылся. И тогда я им такой шум устроила — Юля через силу улыбнулась. — С русскими, кричу, не справились, так взялись за своих, за немцев. Хватаете честных фольксдейчей. Я за это самому Гитлеру жалобу пошлю. Они слушали, слушали и давай меня бить… А я им все одно — я честная немка, и Саша мой тоже честный человек, и мы оба, как последние дураки, верно служили новому порядку и вот заслужили такую награду. Свезли меня в тюрьму. А назавтра все сначала. И били опять. А я им все свое кричала. Так девять дней подряд. Потом они сказали, что я дрянь, шлюха, а что любовник мой уже в аду водку с чертями пьет. Я им за эту ложь еще истерику закатила. Тогда они опять меня избили и отпустили. Вот и все. Потом я пошла к себе в ресторан, а меня туда и не пустили. Так что я теперь требую у них не только Сашу, но и работу… Ну гады! Какие гады! Будет им когда конец, Игорь Николаевич?

— Будет, Юля, будет…

— Я чего на встречу просилась — сказать вам то, что Саша просил передать. И еще: поручите мне что-нибудь. Самое трудное. Вы не думайте, я скоро отойду и тогда выполню любое задание!

— Я подумаю, Юля, — сказал Шрагин. — Но надо подождать. За вами их собаки ходят. Вот и сегодня они гнались за вами. Они должны поверить, что вы ни при чем. И когда они снимут наблюдение, мы встретимся. А за Сашу мы все будем мстить. Все…

Провожаемая издали Сергеем Дымко, Юля вернулась домой, но вошла она не через свою калитку, возле которой болтался агент а через соседские садики. Рано утром к ней явились два гестаповца и обнаружили ее мирно спящей. Явно для виду они провели небрежный обыск и, не сказав ни слова, ушли.

Релинк рвал и метал. Агента, упустившего Юлю возле бани и того, который не заметил, как она вернулась домой, он отправил под арест, пообещав им еще и отправку на фронт. Он чувствовав что, как и в случае с типографией, диверсия на нефтебазе совершена его главными и по-прежнему неуловимыми противниками. И теперь, как тогда, нить поиска ускользнула из его рук. Тогда был виноват сам — поторопился с расстрелом арестованного. Теперь исполнитель диверсии погиб. Но осталась его девка. Релинк не верил Юле и считал ее сообщницей погибшего. Но допросы никаких результатов не дали. «Сколько ее ни тряси, из дуры ничего не вытряхнешь», — сказал Бульдог. И тогда Релинк решил отпустить Юлю, но неотступно идти по ее следу. Его агенты упустили ее в первые же дни, а дальнейшее наблюдение абсолютно ничего не дало — она или сидела дома, или сама шла в СД и устраивала скандалы, требуя передать ей тело Федорчука и устроить ее на работу.

Первое ее требование Релинк выполнил, рассчитывая, что на похороны могут прийти сообщники погибшего. Не оправдался и этот расчет. Хоронила одна — три могильщика за работу получили от нее золотые сережки. В конце концов Релинк решил больше ею не заниматься, ему пришлось даже принять ее, так как он продолжала добиваться работы.

Юля играла роль дурочки, которая потеряла любовника и теперь хочет как бы заново устроиться в жизни. Она кокетничала с Релинком, но продолжала твердить, что ее Саша был честным человеком и новому порядку хотел только добра и что его оклеветали какие-то завистники. Да боже мой, если бы она заметила, что он занимается какими-то преступными делами, она бы в два счета сама выгнала бы его из дому. Но как же все-таки с работой? Только она все же фольксдейч и хочет получить не какую-нибудь работу, а где почище и жалованье побольше. Тем более что она зазря пережила побои от своих же немцев.