А зори здесь тихие... - Борис Васильев

И Рита страшно схитрила: повела его самойдальней дорогой. А он все равно молчал и только курил, каждый раз робкоспрашивая у нее разрешения. И от этой робости сердце Риты падало прямо вколенки.

Они даже простились не за руку: просто кивнулидруг другу, и все. Лейтенант уехал на заставу и каждую субботу писал ей оченькороткое письмо. А она каждое воскресенье отвечала длинным. Так продолжалось долета: в июне он приехал в городок на три дня, сказал, что на границенеспокойно, что отпусков больше не будет и поэтому им надо немедленно пойти взагс.

Рита нисколько не удивилась, но в загсе сиделибюрократы и отказались регистрировать, потому что до восемнадцати ей не хваталопяти с половиной месяцев. Но они пошли к коменданту города, а от него — к ееродителям и все-таки добились своего.

Рита была первой из их класса, кто вышелзамуж. И не за кого-нибудь, а за красного командира, да еще пограничника. Иболее счастливой девушки на свете просто не могло быть.

На заставе ее сразу выбрали в женский совет изаписали во все кружки. Рита училась перевязывать раненых и стрелять, скакатьна лошади, метать гранаты и защищаться от газов. Через год она родила мальчика(назвали его Альбертом — Аликом), а еще через год началась война.

В тот первый день она оказалась одной изнемногих, кто не растерялся, не ударился в панику. Она вообще была спокойная ирассудительная, но тогда ее спокойствие объяснялось просто: Рита еще в маеотправила Алика к своим родителям и поэтому могла заниматься спасением чужихдетей.

Застава держалась семнадцать дней. Днем иночью Рита слышала далекую стрельбу. Застава жила, а с нею жила и надежда, чтомуж цел, что пограничники продержатся до прихода армейских частей и вместе сними ответят ударом на удар, — на заставе так любили петь: "Ночь пришла, итьма границу скрыла, но ее никто не перейдет, и врагу мы не позволим рылосунуть в наш советский огород…" Но шли дни, а помощи не было, и насемнадцатые сутки застава замолчала.

Риту хотели отправить в тыл, а она просилась вбой. Ее гнали, силой запихивали в теплушки, но настырная жена заместителяначальника заставы старшего лейтенанта Осянина через день снова появлялась вштабе укрепрайона. В конце концов взяли санитаркой, а через полгода послали вполковую зенитную школу.

А старший лейтенант Осянин погиб на второйдень войны в утренней контратаке. Рита узнала об этом уже в июле, когда спавшей заставы чудом прорвался сержант-пограничник. Начальство ценилонеулыбчивую вдову героя-пограничника: отмечало в приказах, ставило в пример ипоэтому уважило личную просьбу — направить по окончании школы на тот участок,где стояла застава, где погиб муж в яростном штыковом бою. Фронт тут попятилсянемного: зацепился за озера, прикрылся лесами, влез в землю и замер где-то междубывшей заставой и тем городком, где познакомился когда-то лейтенант Осянин сученицей девятого "Б"…

Теперь Рита была довольна: она добилась того,чего хотела. Даже гибель мужа отошла куда-то в самый тайный уголок памяти: унее была работа, обязанность и вполне реальные цели для ненависти. А ненавидетьона научилась тихо и беспощадно и хоть не удалось пока ее расчету сбитьвражеский самолет, но немецкий аэростат прошить ей все-таки удалось. Онвспыхнул, съежился; корректировщик выбросился из корзины и камнем полетел вниз.

— Стреляй, Рита!… Стреляй! — кричализенитчицы. А Рита ждала, не сводя перекрестия с падающей точки. И когда немецперед самой землей рванул парашют, уже благодаря своего немецкого бога, онаплавно нажала гашетку. Очередью из четырех стволов начисто разрезало чернуюфигуру, девчонки крича от восторга, целовали ее, а она улыбалась наклееннойулыбкой. Всю ночь ее трясло. Помкомвзвода Кирьянова отпаивала чаем, утешала:

— Пройдет, Ритуха. Я, когда первого убила,чуть не померла, ей-богу. Месяц снился, гад…

Кирьянова была боевой девахой: еще в финскуюисползала с санитарной сумкой не один километр передовой, имела орден. Ритауважала ее за характер, но особо не сближалась.

Впрочем, Рита вообще держалась особняком: вотделении у нее были сплошь девчонки-комсомолки. Не то чтобы младше, нет:просто — зеленые. Не знали они ни любви, ни материнства, ни горя, ни радости,болтали о лейтенантах да поцелуйчиках, а Риту это сейчас раздражало.

— Спать!… — коротко бросала она, выслушавочередное признание. — Еще услышу о глупостях — настоишься на часах вдоволь.

— Зря, Ритуха, — лениво пеняла Кирьянова. —Пусть себе болтают: занятно.

— Пусть влюбляются — слова не скажу. А так,лизаться по углам — этого я не понимаю.

— Пример покажи, — улыбнулась Кирьянова. ИРита сразу замолчала. Она даже представить не могла, что такое может случиться:мужчин для нее не существовало. Один был мужчина — тот, что вел в штыковуюпоредевшую заставу на втором рассвете войны. Жила, затянутая ремнем. На самуюпоследнюю дырочку затянутая.

Перед маем расчету досталось: два часа велибой с юркими «мессерами». Немцы заходили с солнца, пикировали на счетверенки,плотно поливая огнем. Убили подносчицу — курносую, некрасивую толстуху, всегдачто-то жевавшую втихомолку, легко ранили еще двоих. На похороны прибыл комиссарчасти, девочки ревели в голос. Дали салют над могилой, а потом комиссар отозвалРиту в сторону:

— Пополнить отделение нужно. Рита промолчала.

— У вас здоровый коллектив, МаргаритаСтепановна. Женщины на фронте, сами знаете, — объект, так сказать, пристальноговнимания. И есть случаи, когда не выдерживают.

Рита опять промолчала. Комиссар потоптался,закурил, сказал приглушенно:

— Один из штабных командиров — семейный, междупрочим, — завел себе, так сказать, подругу. Член Военного совета, узнав,полковника того в оборот взял, а мне приказал подругу эту, так сказать, к делуопределить. В хороший коллектив.

— Давайте, — сказала Рита.

Наутро увидела и залюбовалась: высокая, рыжая,белокожая. А глаза детские: зеленые, круглые, как блюдца.

— Боец Евгения Комелькова в ваше распоряжение…

Тот день банным был, и, когда наступило ихвремя, девушки в предбаннике на новенькую, как на чудо, глядели:

— Женька, ты русалка!

— Женька, у тебя кожа прозрачная!

— Женька, с тебя скульптуру лепить!

— Женька, ты же без лифчиков ходить можешь!

— Ой, Женька, тебя в музей нужно! Под стеклона черном бархате…