Пока играет флейточка - Николай Федорович Иванов

– Жену пора так же рассматривать, – приглашала внука подумать о семейной жизни.

– Вот на очки новые заработаю – и рассмотрю.

Вместо очков купил линзы в коробочке, наловчился вылавливать их в какой-то жидкости и вставлять в глаза. Красивые становились, как небо над Саянами по весне.

Вроде наладил, хотя и непутёвую, гражданскую жизнь, уже с Чечек присмотрели в соседнем посёлке присланную из соседней Хакасии учительницу. Даже передали ей приглашение на ближайший праздник. А тут словно нарочно предложение Маадыру из самой Москвы – трудиться в лесозащите. Ездить по всей стране в экспедиции. Видать, дураков пропадать месяцами в тайге в столице не нашли, соблазнили тувинца.

А тот козликом запрыгал от радости:

– Моё!

– А я? – опустошённо прошептала Анай.

– Получу квартиру – перевезу в столицу. Будешь москвичкой.

– А учительница?

– Какая учительница? – насторожился Маадыр. Погрозил пальчиком.

Только и первой зарплаты не отработал Маадыр на новом месте, как пришло в родной дом, где был прописан, солдатское государево: «Надлежит явиться…» Такие времена настали, что оказались пригодны тянуть солдатскую лямку даже очкарики, которых бы в советские времена просто отбраковали. Место сбора новых ополченцев находилось рядом с новой работой, но он дозвонился до Чечек, предупредил: хоть на день, но заскочит домой. Наверняка уже где-то на подъезде, так что с обедом требовалось поспешить. Первым, королевой в банке, воцарилось посреди скатерти молоко, которое и не молоко вовсе, а белая пища – ак чем. Мимоходом скатала шарики из сухого творога, ячменной муки и мёда – первая еда к чаю готова. Только ведь в тувинском доме не встречают гостей без жареной лепёшки или чебурека с рубленым мясом. Люди всегда хвалили её шурпу: вкусная, как на поминках, но ей и вариться несколько часов. Не пропадёт, на следующий день останется, не одним же вечером отметится внук.

Наказала врачиха без нужды на холод не выскакивать, да только как в деревенской избе отгородиться от улицы? Выскользнула в стылые сени, занесла оставшийся едва ли не с лета кусок баранины, положила к печи оттаивать. Хорошие печи сложили староверы, для долгой жизни. С чего снялись и подались на север, оставив задаром целый посёлок, понять сложно, но проводили их с добрыми пожеланиями благоденствия в новой жизни…

Крутилась по хозяйству, думала специально о всяком-разном, но со священного перевала Хайыракан надували ветра и грустные мысли: нельзя Маадыру идти на войну. Злые духи вряд ли забыли, как не дали им приблизиться к «герою» в детстве, при первом удобном случае подстерегут вдали от родных пастбищ и стен. Дай, небо, её мальчику силу всех силачей, ум всех старейшин. Храни от сыпучего песка, крутых скал, от воды и огня в ненужную минуту, от злых людей…

К обеду не управилась. Лишь половину из намеченного выставила на стол, как застучали входные двери и вошёл, увешанный пакетами, как ёлка игрушками, долгожданный гость.

Бросилась к Маадыру – то ли согреть, то ли усмирить жар в собственной груди. Подивилась, словно открывала Америку, небольшому росту её мальчика, даже на голову не переросшего её саму. Да ещё эти непривычные очки, за запотевшими стеклами которых и не разглядеть родных прищуренных глаз.

Закашлялась, испугав любимца. Тот отстранился в своих холодных одеждах, снял очки, вопросительно вскинул голову: болеем? Кто разрешил?

– Не замёрз? – для Анай важнее был он сам. – Морозу лень таскаться по степи, вот у нас в Куране и сидит под крышами.

– Сама как?

– Живая.

Это было главным и для Маадыра. Оглядел стены, улыбнулся им:

– Ну, здравствуй, дом.

И торопясь, чтобы не опередила бабушка, трижды пожал её сухонькую бледную руку: я тебя люблю.

Чтобы не выдать своей сладкой слабости от внимания сына-внука, встрепенулась:

– Погоди.

Торопливо сунула в печной огонь оставшуюся для самого нужного случая веточку можжевельника:

– Подними руки.

Провела вокруг дымящимся ардашем, очертив круг от злых сил. Помогая провести обряд, Маадыр дал бабушке пройтись веточкой под каждой ногой: если что и прилипло плохого по дороге на обувь, должно отстать.

– Вот теперь раздевайся, а я займусь шурпой. С пшеном. К обеду не успеет, поздно мне сообщили про твой звонок, но на ужин полакомишься. А ты садись и рассказывай, всё рассказывай.

Сама прошла в кухонный закуток, но тут же отстранилась от запаха, исходящего от подтаявшей баранины. Неужели пропало? Даже в такие морозы?

Заслонила мясо от сына-внука, благо тот стал распаковывать гостинцы. Собиралась целая гора, хоть две свадьбы и три дня рождения проводи. Но только это всё равно сухомятина, а с дороги и в дорогу без горячего никак нельзя!

– Нель-зя, нель-зя, – подтвердил козлёнок, выжидающий подарок и для себя. Не может же быть, чтобы не запрятался в сумках хотя бы капустный листок или морковка…

А Анай не уставала корить себя: как не углядела за мясом, запах от которого уже перебивает благовоние можжевельника? С начала осени перекладывала самую мягкую вырезку до лучших времён, до гостей…

– Сынок, пройдись по людям, все хотят тебя видеть, – не пустила Маадыра к печи даже погреть руки.

Взяла их в свои ладони, подышала, согревая, как в детстве. Коснулась их щеками. Здравствуй, родненький. Вот и вырос: сначала младень, потом сопырник, агуня, балакунчик… Коновязь не успела состариться и завалиться, а мальчик уже – солдат! Трижды нажала на ладонь сына-внука. Обнялись, как заговорщики.

– Пройдись, пройдись. А я как раз со столом управлюсь. Веди всех, кто сможет.

Тот охотно и быстро согласился, наверняка соскучившись по землякам.

«Всех» набилось полный дом.

Общие посиделки в арбане редки, разве что кто-то свернёт с трассы в музей староверов, или сами жители найдут силы устроить праздник в клубе. Для него выбрали самый большой в посёлке дом, перегородили закуток синей занавеской – вот и сцена. За ней обычно выстраивает сельский хор баба Чечек. Несмотря на врождённую хромоту, мечется вдоль певцов, громко стуча костылями по деревянному полу. Попробовали выстелить половички, да цепляется за края домотканых дорожек деревянными подпорками дирижёр. Того и гляди растянется прилюдно на старости лет…

– Бабушка, разрешите угостить земляков? – дождавшись рассадки, Маадыр приподнял бутылку вина.

Спрос требовался: жители при переезде постановили соблюдать обычаи бывших хозяев, а те чтили сухой закон. Так что в арбане рюмку без разрешения дозволялось пригубить только тем, кому перевалило за восемьдесят.

– Сегодня можно, – вместо хозяйки разрешила Коммунист Коммунистович. В тувинском доме гость выше отца, но Чечек, перерезавшая при родах пуповину Маадыру, теперь на всю жизнь главнее всех в этих стенах. Как крёстная у русских. Пристукнула костылями, словно подписала дополнение в поселковый