Над Кабулом чужие звезды - Михаил Кожухов

— Обстреляны мятежниками, — хрипит в наушниках рации голос командира первой роты. — Около десяти «бородатых»[2]уничтожено вертолетами, остальные уходят по водостоку. У меня потерь нет.

— «Шмели», я — «Земля», поработайте на водосток, — запрашивает Сыромятников по рации вертолетную пару прикрытия, которая кружит над нашими головами.

«Двадцатьчетверки» — «крокодилы», как их тут называют, выныривают из-за горки, спешат на помощь первой роте. И вдруг, ни с того ни с сего, один из них встает на боевой разворот и полосует из пулемета нашу вершину. Красные молнии жужжат над нашими головами, крошат гранит, заставляют вжаться в скалы. Еле успевший поджать ноги Казанцев — очередь прошла в метре от него — громко желает стрелявшему что-то совсем непечатное.

Нам видно в бинокль, как рота афганской разведки, которая высадилась неподалеку от нас, спускается к брошенному кишлаку у подножия горы. Долговязый солдат ныряет в низкие ворота, а затем появляется снова, машет руками товарищам. Через четверть часа вздрагивают, опадают стены глиняного строения, взметается к небу огненный столб: саперы взрывают обнаруженные афганцем мины. Где-то вдали, с другой стороны хребта, отзываются эхом артиллерийские залпы.

…Темнеет мгновенно, холод сковывает горы. Закутавшись в спальники, мы лежим с Казанцевым на карнизе, крошечном даже по самым строгим альпинистским нормам. Прислушиваемся к затихающей стрельбе в горах, рассматриваем повисшее над нами созвездие Кассиопеи. Странно: здесь какие-то другие — чужие — звезды. Даже привычные глазу созвездия выглядят как-то не так, и будто светят не нам.

Майору — тридцать два, он плечист, высок, голос, как и положено, командирский, закаленный за четырнадцать армейских лет, если считать еще и учебу в суворовском училище, из которого, впрочем, он был исключен за драку, но не отступился и после этого от своей мальчишеской еще мечты — стать офицером.

— Иногда спросишь себя: а что ты, майор, видел в жизни? Да ни черта ты не видел, кроме казарм, бумаг да смотров. Вся жизнь в казарме от подъема до отбоя, — мрачно размышлял Казанцев. — Спрашиваешь, думал ли я, зачем мы здесь? Думал. Не нужна им эта война. И нам не нужна. Только ты не ко времени завел этот разговор. В Кабуле зайдешь как-нибудь вечерком. В баньке попаримся, тогда и обсудим. Одно точно скажу: наши «сынки» — молодцы… Хотя и подонков среди них тоже хватает. Иной раз на митинге глотку дерешь, распинаешься про бескорыстную помощь, про всякий там долг, а тем временем какой-нибудь сопливый «интернационалист» по сундукам в кишлаке шарит. Недавно, вон, два разведчика в дом вошли: «Гони „афошки“![3]Нет денег — давай ханум молодую». А когда старики заступились, они их к стенке поставили. Трупы потом сожгли… Я своим говорю: если что узнаю, портки всему полку сниму, а найду! А уж если найду — яйца перед строем оторву. Пока не подводят, в общем. Ладно, это не для печати, это тебе нельзя.

Всю ночь первый батальон, оседлавший соседний хребет, обрабатывал водостоки. Красные трассера очередей чертили небо, падали в ущелья, как погасшие звезды.

Утром, чуть солнце поднялось из-за хребта, высотка ожила, зашевелилась, снова потянуло дымками солдатских костров. Врач Искандер Галяутдинов — его спина маячит внизу, метрах в пятнадцати от нашего с Казанцевым «спального карниза», — даже чистит зубы под иронично-уважительными взглядами бойцов: гигиена!

Сыромятников уже на КП, помечает что-то на карте: в ущельях ровно в пять тридцать началась «чистка». Роты двинулись вниз, прощупывая скалы в поисках спрятанного оружия. Время от времени там, в ущельях, вспыхивают автоматные очереди — больше для порядка, должно быть.

В полдень и мы начинаем спуск, круто траверсируя склон. Хуже нет ничего таких спусков! Солнце палит безжалостно, соленый пот заливает глаза, подкашиваются, скользят по осыпи ноги. Через полчаса, поупрямившись поначалу, я малодушно сдаюсь: моя злополучная сумка перекочевывает на чье-то дружеское плечо. Стыдно так, что не поднять глаз, но понимаю: с грузом вообще не дойду. Даже налегке еле-еле дотягиваю до привала, не сажусь — падаю на камни. Бешено колотится сердце, губы схватило — жестко, сухо, нет сил даже протянуть руку, чтобы взять протянутую кем-то банку компота из сухпайка.

— Ничего, — ободряет кто-то из солдат. — Поначалу у всех так. Привыкнете.

— Абрамов, справа за скалой — пещера. Проверь-ка, что там, — скорее просит, чем приказывает Сыромятников.

Старший прапорщик Леонид Иванович Абрамов — ладно скроенный, уже с сединой на висках и теркинской хитринкой в глазах командир комендантского взвода — легко сбрасывает вещмешок и исчезает за скалой.

— Я же сказал: люминь! — ему в след повторяет кто-то из солдат любимую шутку взводного.

Но через несколько минут всем уже не до смеха. Абрамов, появившийся с другой стороны скалы, жестко машет рукой: ко мне! В заброшенной штольне, похоже, «духовский» склад.

Санинструктор, младший сержант Сергей Жуланов, обвязавшись веревкой, первым исчезает в узком скальном колодце. Потом, уже на поверхности, он честно признается мне: страшновато было, конечно. Отвесная черная дыра, глубина — метров пять, потом уступ и новый лаз, ведущий в подземелье. Сырость. Темнота. Когда полз, вдруг страшно захотелось пить, а во фляге только три глотка. Неожиданно померещился шум, он крикнул наверх, чтобы на веревке спустили автомат, так оно надежнее. Полз на ощупь — могли быть мины, все что угодно могло быть в этой сырой афганской норе.

Наконец вот он, последний грот. Слабеющий луч фонарика высветил под грудой тряпья ствол крупнокалиберного пулемета. Еще и еще один. Эге, тут одному не справиться: помогай, братва! Гена Цыбин, Дима Патанин, Володя Куришов тоже спускаются в штольню, обдирая ладони о капроновый шнур.

Гора оружия медленно вырастает у входа в пещеру. В общей сложности семь крупнокалиберных пулеметов ДШК[4]китайского производства, около двадцати ящиков патронов к ним, минометы с солидным боезапасом, взрыватели к минам, боеголовки ракетных снарядов — черный, желтый, белый металл в густой жирной смазке. Документы «исламского комитета», ячейки душманской власти. Листовки, инструкции по обращению с оружием, расписки в получении денежных пособий и, едва ли не самое важное — захватанный гроссбух со списками крупной банды и ее агентуры в Кабуле. Фотографии офицеров, госслужащих, которые получают зарплату у «духов», точные данные о месте их жительства и работы.

— А ты везучий, пресса! — с улыбкой кивает мне Сыромятников. — Придется вызывать «вертушки» — самим не унести. Вот это трофей!