Донбасский меридиан - Владимир Георгиевич Нестеренко

день известия о гибели сержанта Артамонова он поклялся мстить. До мелочей запомнились ему те события. Он как-то сразу осунулся, в глазах появился злой блеск расширенных зрачков, словно от боли.

– Костя, ты убиваешься не меньше, чем Таня, это не совсем хорошо.

– Баба, я не могу смотреть на её страдания. Мне Таню очень жалко.

– Ты её любишь?

– Да и хочу отомстить.

– Кому и за что? Мстить не надо. Это неугодно Богу. Надо без мести и злобы победить своих врагов, вернуть народ в прежнее состояние мира и добра, когда человек человеку брат, а не враг.

Говорят, вода в реке самоочищается, течёт, насыщаясь кислородом и через двести метров ниже уже обновлённая. Человека очищает от скверны время, лечит его душевные раны, он мужает, становится мудрее. Но память остаётся на века, и тот силен духом и телом, кто не забывает минуты скорби, и своими делами сглаживает борозды печали, как ветры, дожди и снега постепенно сглаживают следы войн минувших, зарастающие травами и лесами, среди которых подняты обелиски на братских могилах. Костя помнил свою клятву, но и наставление бабушки защищать родную землю без злобы и мести, поскольку на той стороне свои братья, но заблудшие, с потерянным рассудком. Только победа может вернуть им потерянный рассудок, и Костя Черняк, успевший налетать достаточное количество часов, влился в ряды тех, кто очищает Донбасс от скверны. Тамара Ивановна не знала о подлинном месте нахождения внука, родители тоже. Сообщила им, с глазу на глаз, что Татьяна Черняк, приехавшая навестить своих родных после свадьбы, в интересном положении: Костя в штурмовой авиации Специальной военной операции.

И вот, став прабабушкой, Тамара Ивановна однажды разрыдалась от счастья:

– Таня, беги скорей ко мне! Смотри, президент награждает нашего Костю орденом Мужества!

Таня в эту торжественную минуту в своей комнате кормила грудью сына, избегая шума телевизора. Тут она торопливо подошла и услышала, как муж передавал привет своим родным, любимой жене и младенцу сыну.

Мариупольское раздвоение

Басараб в толпе беженцев проходил первый блокпост. Выглядел не хуже и не лучше остальных: небритый, с воспалёнными от переживаний глазами, в которых засветились огоньки надежды на избавление от мариупольского кошмара, одетый в добротную демисезонную куртку, свитер, с увесистым рюкзаком за плечами. Временами набегал знобкий ветер, нагоняя низкие грязноватые тучи, устраивая снежные завесы, выбеливая поля и лесополосы, что тянулись вдоль дороги. Никто из толпы не обращал на непогоду внимания, молчаливо ждали своей очереди досмотра у блокпоста, что расположился у палаток под маскировочными сетками с торчащими печными трубами, но без вьющегося дыма, поскольку использовался газ в баллонах. Поодаль виднелась артиллерийская установка противовоздушной обороны. Не щебетали даже дети, ведомые озабоченными матерями, бабушками или дедами. Молодых отцов тут не видно, больше измождённые голодом, жаждой, нервотрёпкой старики. За рулём легковых автомобилей беженцев, медленно продвигающихся, тоже деды или женщины. Пройдут двадцать метров и останавливаются, водители глушат двигатели: экономят бензин. Дорога предстоит дальняя – через Новоазовск на Таганрог и Ростов-на Дону. А там как Бог и власти подсобят.

Василию Басарабу не давал покоя внутренний монолог, барабанящий мозги и душу: «Как объяснишь свои действия, если тебя разоблачат? Не будешь ли жалеть о своей измене?»

«Бросаться в ноги не стану, попрошу: помогите найти себя. Себя настоящего, помогите выбрать правильную дорогу. Восемь лет, и даже больше, блуждал в потёмках киевского режима. Днепровские кручи – моя родина, там я родился и вырос. Они мне дороги тем, что меня, мальчишку, водил гулять в парк дедушка – воин битвы с Германией. Мы с ним качались на качелях, садились в корзины чёртова колеса и плыли к небу, он покупал мне пломбир и лимонад. Я был счастлив. Эти годы самые светлые в моей жизни. Дедушка незадолго до смерти говорил, тяжко вздыхая: „Что-то с Украиной происходит неладное, заворачивают её в болото ненависти к соседу. Но ты, внучек, помни: мы казаки. Наши предки из Запорожской Сечи вышли. Курень был такой – Басарабский. Оттуда мы“.

Дед умер в тревоге за семью, разменяв девятый десяток годов жизни. Я с отцом часто ходил на его могилу. У меня отобрали сначала юность, потом днепровские кручи с парком, семью. Как мне защитить свою землю? Разве я похож на самоубийцу, если бы пошёл на рожон хорошо организованной англосаксами орде со свастикой и портретами Бандеры? Я хочу жить и знать, что будет дальше с моей землёй, я хочу обрести веру в добро, потерянную в Мариуполе, вернуться к семье».

«Несчастный червь, – гудел в уши лояльный ко мне азовец, если я сомневался в их правоте, – тебя раздавят сапогом, как давили всех своих врагов москали! И нас топтали».

Дед с фотографии как бы шептал: не верь, внучек!

«Пусть будет так, не хочу задыхаться в мариупольском бессилии, при случае уйду, неужто они такие звери?»

Василия, как и всех, осматривали милиционеры из ополчения. Он сразу же обнадеживающе заметил – с сочувственным состраданием на лицах. И даже с радостью: ещё один молодой мужик-славянин вырван из капкана смерти. Потребовали документы. Паспорт утерян, на руках военный билет, выданный в Днепре накануне свержения президента Януковича. Был задан неприятный вопрос: как здесь оказался, если жил в Днепре?

– Ходил по Азову и в Турцию на сухогрузе. В основном с зерном. Осенью двадцать первого года сломались, остался в бригаде ремонтников. Жил с подругой в Мариуполе. И тут – война. Наезжал в Днепр урывками.

Говорил Басараб убедительно, поверили, перерыли рюкзак. В нём бельё. Две банки тушёнки, сухари, альбом со снимками. Полистали. Там родственники, друзья. Впечатлил снимок с двумя стариками в орденах, а вокруг них дети и их родители. И Вася среди них – мальчишка.

– Кто такие? – с неподдельным интересом спросил милиционер лет сорока с красной повязкой на левой руке, хорошо экипированный, вооружённый автоматом.

– Слева – мой дед Басараб Иван Павлович из старинного казачьего рода, справа – его побратим – Кузьма Степанович Перепёлкин. Мы у него в гостях под Ростовом-на-Дону. Середина девяностых, тогда можно было довольно свободно выехать. Деды вместе воевали. Моего деда Перепёлкин откопал полузасыпанного в траншее, спас. Они побратались, ездили в гости.

Басараб уверен – этот снимок сыграл на досмотре основную роль. Поверили, наколки на теле смотреть не стали, только попросили показать пальцы. Пресловутой мозоли на правом указательном пальце не было. Василий – артиллерист.

– Не боялся носить такую улику для нацистов? – спросил второй проверяющий, с подслеповатыми глазами и согнутой годами фигурой, обутый в изрядно поношенные берцы.