«Офицерство волнуется…» Российский офицерский корпус и публичная политика в 1905–1914 годах - Антон Юрьевич Фомин

упрекали в том, что они превращались в канцеляристов, военных чиновников и за бумажной работой забывали то, чему их учили. «Сердце болит, когда видишь Божий дар, тонущий в чернилах, растворяющийся в канцеляриях» – сокрушался по этому поводу генерал Н.Д. Бутовский[261].

Когда армия стала терпеть чувствительные поражения на Дальнем Востоке, в военной среде начала разворачиваться дискуссия о назначении корпуса офицеров Генштаба и соответствии их образования современным требованиям. Основные претензии заключались в том, что слушатели Академии получали неудовлетворительную тактическую подготовку. Как потому, что в Академии преподавались принципы стратегии и тактики, выработанные еще в наполеоновскую эпоху, так и в силу неразвитости системы практической отработки и закрепления полученных навыков[262]. Колоссальное значение в Академии придавалось изучению военной истории. Одержимость российской военной науки историей объяснялась желанием выработать наиболее общие и универсальные, актуальные во все времена принципы военного искусства[263]. Чрезмерное увлечение военной историей имело серьезные негативные последствия. Перекос в сторону военной истории и основанной на ее выводах отвлеченной теории военного искусства не давал слушателям Академии в должной мере ознакомиться с последними достижениями военной науки и технологии. Практическим занятиям по отработке навыков управления войсками и проведению боевых операций отводилась второстепенная роль. Они проводились весьма специфически и с сомнительными результатами. Знатоки греко-персидских войн, походов Александра Македонского и кампаний Наполеона нередко испытывали серьезные затруднения, когда на их долю выпадало руководство войсками в условиях боевых действий индустриальной эпохи. Один из офицеров – участников войны с Японией вспоминал, что обучение в Академии концентрировалась вокруг вопросов такого рода: «В котором часу в Бородинском сражении какая-то бригада, кажется, Бонами, куда-то скакала и кого-то рубила?»[264] Ярким примером военачальника, воспитанного в лучших традициях Николаевской академии и неспособного эффективно управлять массовыми армиями начала XX в., являлся А.Н. Куропаткин.

Еще до окончания боевых действий на Дальнем Востоке – в июне 1905 г. – произошло организационное обособление российского Генштаба. Из бывших подразделений Главного штаба – генерал-квартирмейстерской части, а также двух управлений – военнотопографического и военных сообщений, было создано Главное управление Генерального штаба (далее – ГУГШ). Первоначально начальник ГУГШ (по германскому образцу) выводился из подчинения военному министру и фактически становился в равное с ним положение, обладая правом личного доклада у императора. Масштабная реформа Генерального штаба не могла не затронуть и его Академию. При первом начальнике ГУГШ Ф.Ф. Палицыне была образована специальная комиссия под председательством генерала Н.С. Ермолова для выяснения недостатков подготовки офицеров Генштаба. Начальники академии Н.П. Михневич и сменивший его в 1907 г. Д.Г. Щербачёв являлись убежденными сторонниками преобразований. Тем не менее дело реформирования Академии продвигалось с характерной для позднеимперской России бюрократической медлительностью, утопая в комиссиях, вырабатывавших компромиссные декларативные пожелания, и грозило кончиться ничем[265]. Так было, пока из командировки во Францию не возвратился лидер и идейный вдохновитель академических «младотурок» Н.Н. Головин.

В командировке Головин по заданию Академии на протяжении года знакомился с устройством французской Высшей военной школы (Ecole Superieure de Guerre), которой руководил будущий маршал Фердинанд Фош. Это заведение мало походило на Николаевскую академию генштаба: в основе учебного процесса лежали совершенно иные принципы. И Головин задался целью применить в России усвоенные им в ходе «обмена опытом» методики обучения. По возвращении он напечатал труд под заглавием «Высшая военная школа», в котором излагалась программа реформирования Академии генштаба.

«В основе постановки учебного дела военной академии должна лежать идея прикладного обучения и вытекающее из этой идеи – объединение в одних руках прикладных и теоретических занятий по каждому отделу»[266] – так формулировалась главная идея. Введение «прикладного метода» обучения предполагало увеличение числа практических занятий по тактике в ущерб теории и истории, что необходимо влекло за собой изменения в расписании.

Практические занятия, разумеется, существовали в Академии и раньше, но проводились в форме решения офицерами задач по тактике на дому с последующим разбором ошибок преподавателем. Проводились и занятия «в поле». Но для руководства ими привлекались офицеры не из числа преподавателей Академии, за которыми практически невозможен был контроль. Одним из основных недостатков существовавшей системы Головин считал отсутствие связи теории с практикой и единообразия в обучении. Лекции и практические занятия вели разные профессора, которые никак не сговаривались между собой и могли иметь совершенно различные взгляды на решение схожих задач. Такая разноголосица делала невозможной подготовку офицеров Генштаба в духе единой операционной доктрины. «Прикладной метод требует <…> объединения в одних и тех же руках и теоретического и прикладного обучения по каждому отделу академического курса» – формулировал Головин одно из ключевых положений своей программы[267].

Николай Николаевич Головин

Вдобавок Головин считал, что расписание надлежит составлять так, чтобы профессора имели возможность посещать занятия друг друга – такое значение он придавал согласованности взглядов[268]. Тактику Головин собирался преподавать не в общем, как это было раньше, а по родам войск, также в расписание предлагалось ввести отдельный курс службы офицеров Генштаба.

Помимо лекций, должны проводиться также «беседы» (подобие семинарских занятий), во время которых слушатели приглашались бы к обмену мнений с преподавателем и друг с другом. Подобным образом предполагалось устранить барьер между тем, кто говорит и теми, кто слушает, установить живую связь учеников с профессором, доселе находившимся на недосягаемой для них высоте.

Практические занятия Головин предлагал в корне обновить и разнообразить, выведя их из того застывшего и почти маргинального положения, в котором они находились в Академии. Практическая часть курса должна была включать в себя «беседы», в ходе которых преподаватель демонстрировал примеры решения задач, упражнений на картах, самостоятельное решение задач на дому, самостоятельного решения задач в классе. Кульминацией зимнего этапа практических занятий становилась «военная игра». По мысли Головина, именно на основании «военной игры» следовало оценивать знания и способности офицеров[269].

Ключевым требованием Головина к практическим занятиям было предание им «жизненности». Под этим он подразумевал, что офицеров следует обучать только тому, чем им действительно придется заниматься «в жизни», т. е. на войне. «Если для малых войсковых частей не пишется “диспозиций”, а распоряжения заключаются в ряде устных приказаний; если в жизни не пишутся перед боевыми действиями длинные доклады, а ограничиваются кратким устным докладом; если в жизни не занимаются вычерчиванием кроки, схем; если в жизни приходится отдавать приказание на короткий промежуток времени, не забегая далеко вперед и т. д. – то совершенно то же самое должно требоваться и на практических занятиях», – писал он[270]. Головин считал, что раньше (в особенности до Русско-японской войны) тактические занятия в Академии генштаба, а