«Офицерство волнуется…» Российский офицерский корпус и публичная политика в 1905–1914 годах - Антон Юрьевич Фомин

соответственно, и во всей армии отличилась как раз полным отсутствием «жизненности». Занятия эти были пронизаны «мертвящим канцелярским духом», а потому офицеры в войсках их не любили, сторонились и относились к ним, как к неизбежной формальности.

Реформы, разумеется, должны были коснуться и занятий «в поле». Обучению «на местности» Головин отдавал приоритет перед остальными формами занятий. Чтобы уделять достаточное внимание, следовало сокращать прочие отделы обучения и, прежде всего, лекционные курсы: «Можно и должно скупиться на лекции и на прочие занятия в классе – на прикладные же занятия на местности нужно быть расточительным»[271]. Главное нововведение состояло в том, что отныне они должны были проводиться под началом того же наставника, который руководил занятиями в классе (подготовительными, по отношению к выездам «в поле»). «Полевые» занятия предполагалось проводить в несколько этапов. Начиная с краткосрочных (на 1–2 дня) «выходов в поле» в окрестностях Петербурга, и заканчивая недельными «общими полевыми поездками» в приграничные военные округа. «Выходы» прививали офицерам навыки «чтения» местности, а во время «общих поездок» имитировалась «боевая работа» армейского корпуса в течение нескольких дней. На Головина произвели впечатление практиковавшиеся во Франции «военноисторические поездки», в ходе которых на местности разбирались известные сражения прошлого. И он выдвинул идею отправлять офицеров «дополнительного курса» в трехнедельную поездку на места бывшего театра Русско-турецкой войны 1877–1878 гг.[272]

Внедрение системы прикладного обучения означало, что лекционным занятиям, преобладавшим в расписании Академии, теперь должна отводиться второстепенная, «ознакомительная» роль. Количество лекционных часов предполагалось сократить – в Николаевской академии на лекции отводилось в три раза больше времени, чем во французской Высшей военной школе, на которую ориентировался Головин[273]. Наконец, подлежала пересмотру система проверки знаний. Место баллов, полученных за традиционные экзамены, проверявшие лишь способность офицеров к «зубрежке», должны были занять оценки за выполнения конкретных заданий на практических занятиях[274].

Сторонникам Головина – «младотуркам» пришлось столкнуться с агрессивным противодействием. Их программу категорически отвергала группа консерваторов, ядро которой составляли маститые профессора Академии. Не желая перенимать новые методики преподавания и отдавать первенство в Академии «младотуркам», «старшие» профессора выступали с позиций охранения академических традиций, освященных именами таких авторитетов, как М.И. Драгомиров и Г.А. Леер[275]. Партию охранителей возглавляли ординарные профессора академии А.К. Баиов, Г.Г. Христиани, А.А. Гулевич; экстраординарные профессора Н.Н. Янушкевич и А.И. Медведев, а также М.Д. Бонч-Бруевич, занимавший должность штаб-офицера, заведовавшего обучением. Важную роль сыграло то, что консерваторы имели обширные связи (в том числе при дворе), а кроме того, пользовались поддержкой почетных и заслуженных бывших профессоров Академии. Последние противились тому, чтобы их бывшие ученики перевернули старые академические порядки. Они наравне со штатными преподавателями имели голос в Конференции академии[276].

По воспоминаниям одного из «младотурок», генерала А.К. Кельчевского, записанных В.А. Замбржицким, обсуждение предложений Головина на академическом собрании началось с выступления почетного члена Конференции, генерала А.К. Золотарева[277]. Кельчевский эмоционально пересказал выступление Золотарева:

«В начале сказал (Золотарев. – А. Ф.), что отчет Головина ничем не примечателен, “разве что своими корректурными ошибками…”.

Потом продолжил: “Были столпы академии: покойный М.И. Драгомиров, Г.А. Леер и другие, долголетними и упорными трудами коих создавалась наша almamater, наша военная академия, выпустившая столько государственных деятелей, и вдруг явились какието мальчишки, и хотят перевернуть вверх дном весь сложившийся порядок вещей, весь академический уклад, освященный традициями, давностью. Где же это мы живем? – с пафосом спрашивает он. – К чему же это нас поведет? Что же взамен той жизнью оправданной системы, которую с такими усилиями насаждали Драгомиров и Леер, преподносят нам мальчишки (так и хочется заехать ему в физиономию за эти слова (отмечал Кельчевский. – А. Ф.)). Они предлагают <…> одну задачу (по тактике. – А. Ф.) на весь класс![278] А? Ведь это полное незнание жизни! Дать одну задачу это научить офицеров списывать друг у друга! Так вот. К чему стремятся эти господа!! Проповедует доверие к молодому офицеру, к ученику, не понимая основной истины школьного режима, который требует <…> постоянного, непрерывного наблюдения и руководства…”»[279]

Золотареву принялся возражать Кельчевский. По собственным словам, он «буквально как истерик кричал, когда разошелся в своей речи»[280]. В позднейшем пересказе речь его действительно выглядит дерзко и провокационно: «Как горько, как обидно было слышать здесь из уст почтенного моего старого профессора его слова. Он усомнился в русском офицере, в доверии к нему, он сравнивает его с гимназистом! Да, я вспоминаю свое время в Академии. Да, мы были школьники. Я помню, как однажды Аким Михайлович кричал нам: “Что вы стоите здесь, как бараны?” Так вы этого хотите? Вы хотите из русского офицера сделать? Скажите, я требую от вас ответа, что японская война, проиграна или нет? Да! Она проиграна, но кем, кем она проиграна? Вы молчите? Так я скажу: вами, почитателями военной доктрины, а не армии, вами, приготовляющими из офицеров – баранов… <…> Необходимо, пока не поздно перейти к другой, новой системе, чтобы готовить не теоретиков, а практиков военного дела, людей, умеющих думать и разбираться в обстановке собственной головой»[281]. По словам Кельчевского, во время его речи бывший начальник Академии и почетный член ее Конференции, генерал Н.Н. Сухотин, обращаясь к Д.Г. Щербачёву, сказал: «Да он у вас Пуришкевич»[282].

Анатолий Киприанович Кельчевский

РГАКФД

После прений голоса членов Конференции разделились поровну. Здесь «младотуркам» помогла поддержка начальника Академии, отдавшего им свой председательский голос[283]. Программа «прикладного обучения» получила одобрение Конференции. Но в одночасье радикально перестроить по французскому образцу многолетний уклад Академии было невозможно. «Младотуркам» пришлось довольствоваться лишь частичным успехом. Новые курсы и методики обучения постепенно внедрялись усилиями «прогрессивных» профессоров. Ускорить изменения мог приток в Академию

«свежей крови». С 1909 по 1914 г. штат преподавателей Академии был существенно расширен и обновлен[284]. Было проведено разделение курса тактики по родам войск, учрежден курс службы Генштаба, слушателей стали разделять на небольшие группы для решения практических задач. Наконец, стало уделяться повышенное внимание «полевым» занятиям и отправки офицеров на летние маневры в корпусные штабы. Но были и трудности. Доля лекционных занятий, хоть и сокращалась, по-прежнему оставалась существенно выше, чем во взятой за образец французской Высшей военной школе. К тому же применение предложенных «младотурками» методик отдавалось на усмотрение преподавателей. Приведение взглядов преподавателей Академии к общему знаменателю ради выработки единого подхода к решению оперативно-тактических проблем оставалось недостижимым идеалом[285].

Партия «охранителей» не собиралась без боя сдавать позиции. По выражению Кельчевского, «обскуранты работали во