Мои великие люди - Николай Степанович Краснов

                                             …А мне-то?

Ну а мне-то куда улететь, если вдруг

В моем сердце закончилось лето?

В моем сердце закончилось лето…

Если жаркие дни отцвели

И студеными, серыми стали?

                                      …Серыми стали.

От любви я как птица вдали.

От любви,

От любви.

От любви я как птица вдали,

Я как птица вдали

От своей улетающей стаи…

11

За неделю погода совсем испортилась — задуло, задождило, похолодало. Сплошная наволочь туч, провисая, поползла по полям и лесам. В парке густо посыпалась листва, кружась метелью по аллеям, полянам и дорогам, оседая сугробами у окон, у парадного крыльца, застилая все вокруг пестрым, как бы собранным из цветных лоскутков, покрывалом. Пышные купы кленов, берез и осин сразу поредели, стали прозрачными. Казалось, осень вознамерилась немедля, как можно быстрее сбросить под ноги весь свой наряд. Все обрело вид безрадостный.

Печи в доме с вечера не протопили, всю ночь мы продрожали под солдатскими тонкими одеяльцами, не выспались. Злясь на себя за то, что не успели выехать загодя, по теплому, сразу же все засобирались и, позавтракав, поспешили в дорогу: местные — на большак ловить попутную машину, городские — на станцию в надежде сесть на попутный товарняк.

Всех до единого проводил. Мне же было необходимо провести здесь хотя бы еще одну ночь: надо же выяснить наконец-то взаимоотношения с Татьяной Павловной!

С грустью я глядел, как нянюшки скатывают матрацы, набивают бельем мешки и уносят в кладовки, как культмассовик вывешивает объявление на дверях опустевшего и ставшего оттого каким-то хмурым здания. Все. Дом отдыха закрыт. Сезон окончен.

— А ты, — сказал мне Юра, — побудешь у нас. Хоть два дня, хоть неделю, сколько потребуется.

Ехал я сюда без ничего. Здесь же кое-что накопилось: тетради стихов, дневники, записи о Пушкине, блокнот с адресами, письма, памятные вещицы. Все это, а также пять-шесть сухарей и томик писем Пушкина, который надо вернуть учительнице-литераторше, давно уже было уложено в картонной коробке из-под сладостей «второго фронта» с непонятной красочной наклейкой. Перевязал ее бинтом, чтоб удобной нести.

Я знал, что родители Юры — учителя, и немного побаивался: а вдруг им что-то известно о моих похождениях? Однако все обошлось как нельзя лучше: приветили радушно, приготовили постель на широком мягком диване, угостили сытным обедом, наговорили много лестных слов, что было весьма кстати. Это, как я полагал, должно придать мне смелость там, в «женском монастыре».

Похвалиться тем, что я знаю психологию женщин, я и сейчас не могу. Видимо, особое предназначение женщины диктует ей все ее поступки. Попробуй-ка тут угадать, что у нее на уме, какие слова от нее через минуту услышишь и какое за ними последует решение. Иные поступки, случается, просто ставят в тупик.

Когда я пускаюсь в такие рассуждения в дамском обществе, все понимающе кивают головами, не вступая со мной в спор, и всего лишь одна-единственная моя знакомая не согласилась со мной: «Женщину, по-моему, не понимает только тот, кто понять ее не хочет!» Но если бы вы могли видеть, как лукаво при этом сверкнули ее глаза!

Наивный, я считал, что Татьяна Павловна моя, ну почти моя. Оставалось лишь признаться ей, что без нее не могу, что мы должны быть вместе. И конечно, ничуть не сомневался, что ответ будет самый желанный: порывисто, как это уже было, ее тонкие руки обовьют мою шею, и зардевшиеся ее щеки обожгут мое лицо. Верилось, что так оно и будет. Только так и не иначе. Трудно отказаться от того, что уже достигнуто.

Я дождался, когда, в окнах учительниц погаснет свет, и постучался в двери, тихонечко, чтоб слышно было лишь в боковушке. Татьяна Павловна отворила. Я пытался уже на пороге ей все сказать, она прикрыла мне рот ладошкой:

— Тише! — и, целуя, повела на свет лампы, горящей в ее комнате. Я ликовал: встреча сулила мне удачу. Но вот я увидел на прежнем месте фотографию Ивана-гвардейца, и моего ликования как не бывало.

— Склеила.

В моей усмешке была плохо скрытая досада. И она, словно стремясь искупить свою вину передо мной и сгладить свою оплошку (не успела спрятать снимок, раззява!), щедро наградила меня поцелуями.

— Не огорчайся! Что фотография? Всего лишь память о прошлом, — сказала со вздохом и снова припала ко мне. — А сам то, сам-то долго ли будешь меня помнить? Всей душой хотела бы тебе верить. Но ведь забудешь… А чтоб помнил, что есть на свете душа, которая вся твоя, вот тебе мое фото. — Татьяна Павловна, взяв со стола книжку и полистав, нашла в ней снимок и что-то быстро написала на обратной стороне. — После прочтешь, ладно? А положим вот сюда! — она кладет карточку в левый кармашек гимнастерки и для надежности застегивает на нем пуговицу. — Тут ей место, поближе к сердцу!

Но как бы ни старалась меня задобрить, я чувствовал, что в ней произошли какие-то перемены, которые принуждали ее к расчетливости, к осторожности. Не появились ли у нее надежды на Ивана-гвардейца? После того как ему отказала Катя, не вспомнит ли он свою прежнюю любовь? К тому же лучше Татьяны Павловны в селе невесты нет.

Дальше все пошло и вовсе не по-моему. Сославшись на чуткий сон учительниц и на духоту в комнате, Таня, погасив лампешку, вывела меня в сени. Здесь было нам, конечно, вольнее: наших разговоров в «женском монастыре» не расслышат. О свежести и говорить нечего: мы в обнимку стояли в раскрытых дверях. Любые слова были излишними, да и губы наши были заняты. Таня то отстранялась от меня, то вновь прижималась в трепете, щеки ее пылали. Я томился в ожидании: вот-вот поведет меня к себе, в боковушку. Войдем тихо-тихо, никто не услышит. Чего же медлить? В прошлый-то раз ведь и не задумывалась.

Пропели первые петухи, пропели вторые. Сколько ж можно томиться!

Неожиданно я почувствовал губами на щеках ее слезы.

— Милая, о чем ты?

В ответ лишь объятия, вздохи и поцелуи.

А о чем было ей говорить? Она терзалась на распутье: кого из двух предпочесть? Один тут, в селе, на виду, работящий, здоровый, войной непомятый, добрый и в возрасте подходящем. Неужто не посватается? Должен! Если не к ней, то к кому же? Другой нет. Но что в перспективе? Деревенская жизнь, куры, корова, навоз… Другой — горожанин. Пойдет работать в областную газету. В будущем, возможно, писатель.