Постижение военного искусства - Александр Андреевич Свечин

слишком сильны; они являлись почти беззащитными перед лицом великокняжеской и царской власти. Города были значительны; имелись грамотные дьяки, что позволяло учесть в приказах всю землю и все население для разложения на них тягот по содержанию вооруженной силы. Вследствие этого, в русской действительности,[13] организующим ленников элементом выступили не бояре, а эту задачу смогло взять на себя само государство. Русская история в этом отношении не пошла по примеру франков и германцев; русский дьяк выступил в той же роли, как и английский шериф, как чиновники Византии и Турции. Уже при Иване Грозном русское боярство оказалось столь слабым по сравнению с царской властью, что удалось провести “черный передел” боярских, а также казенных земель для широкого распространения поместной системы.

Пригодный к военной службе — “боярский сын”, казак, выходец из Литвы или татарин “новокрещен” — испомещался в населенном крестьянами поместье, размером в 200-400 десятин; доходы с этого имения обеспечивали содержание его семьи; по распоряжению московского приказа он должен был выезжать на сборный пункт “люден, конен и оружен” — т.е. верхом, с наступательным и предохранительным вооружением, с 2-3 вооруженными слугами и запасом продовольствия на вьюках или телеге.

Особенно много мелких поместий было нарезано вдоль Оки, так как с юга беспрерывно грозили нападения крымских татар, и все летнее время, пока имелся в полях подножный корм, от Троицы до Покрова дня, приходилось содержать стражу — сначала на берегах Оки, а впоследствии далее к югу, на засечных укрепленных линиях, выносившихся вперед с каждым успехом колонизации.

С этими задачами, в непосредственной близости от своих поместий, наша дворянская милиция справлялась весьма сносно; но для дальних походов организация являлась мало удовлетворительной. Личные заботы о снабжении оказывались несостоятельными. Несмотря на помощь государства, поместное ополчение начинало голодать. Заботы о покинутом хозяйстве отягчали сознание призванного, число “нетчиков” — не являвшихся на призыв — было велико; в случае войны на западной и северо-западной границах угроза татарского набега заставляла ополчение бросать “полки” и спешить на защиту своих усадеб. Военное искусство стеснялось заботами каждого дворянина о своем личном тыле — имуществе, которое возили вооруженные слуги. При установлении соприкосновения с неприятелем первой заботой являлось сооружение безопасного убежища для тыла — острожка, укрепленного лагеря. Идеи чехов — Яна Жижки — о бое за повозками, используемыми как остов боевого порядка, нашли у нас широкое применение. Древнее русское слово “стан” заменяется типично чешским “табором”. Идея боевых возов развивается русской техникой в виде “гуляй-города”, образуемого сцеплением больших деревянных щитов на колесах; конечно, для больших походов такая подвижная деревянная крепость не годилась, но “гуляй-город” использовался, по-видимому, как подвижное позиционное имущество для обороны от татар ближайших окрестностей Москвы.

Наша поместная конница представляла “нестройное” войско, которое могло успешно разрешать свои задачи лишь при столкновении с такими же нестройными неприятельскими ополчениями.

Столкновение с наемными войсками Запада

 Москва XV века превосходила своими размерами современный ей Лондон. Вследствие значительности внутренних рынков, денежное обращение у нас никогда не падало так низко, как на Западе. Денежные ресурсы московских царей не были так значительны, чтобы содержать на них сотню тысяч бойцов, необходимых для охраны границ; однако, ресурсы городов, являвшихся представителями денежного капитала, можно было использовать, чтобы поддерживать жалованием испомещенных воинов.

Татарское нашествие, с одной стороны, захват крестоносцами Константинополя, с другой, и последовавший расцвет венецианской торговли заставили в XIII—XV веках запустеть торговый путь “из варяг в греки”. После захвата Константинополя турками, вследствие длительных враждебных отношений, установившихся между католическим и мусульманским миром, для русских людей вновь улыбнулась возможность взять на себя часть выгодного посредничества в торговле между Западом и Востоком. Захват Московским государством всего течения Волги давал материальный базис для развития обмена с Азией; но Астрахань требовала себе естественного дополнения в виде гавани на берегу Балтийского моря. Русская экономика XVI века требовала наступательной политики.

Однако, если Московское государство, уделяя максимальное внимание развитию своих вооруженных сил, могло смело помериться с любой западной средневековой армией, то оно должно было оказаться несостоятельным при столкновении с профессиональными армиями, знавшими уже сомкнутый строй возродившейся пехоты, которые в том же XVI веке повсюду распространялись на Западе.

Уже во второй половине этого века, в Ливонской войне Ивана Грозного, нам пришлось иметь дело с польской армией Стефана Батория, включавшей не только феодальные элементы, но и организованные части пехоты и кавалерии. Московские люди оказывались против них совершенно бессильными. Польша и Швеция уже успели подняться на уровень искусства ландскнехтов и рейтар, а мы оставались еще в русле средневековых традиций. Эпоха Смутного времени являлась периодом наибольшего кризиса. Даже не регулярная армия польского государства, а польские жолнеры, навербованные частными предпринимателями, Лисовским и Рожинским, спокойно устраивались в нескольких километрах от Москвы — в с. Тушино, и эта горсть представителей нового военного искусства чувствовала себя совершенно неуязвимой на огромной территории, организованной, однако, почти исключительно под углом военных требований.

Двести лет развития военного искусства в России, начиная с Ивана Грозного и до Елизаветы Петровны включительно, надо рассматривать под углом борьбы с нашей отсталостью; азиатская армия отчетливо уяснила свою слабость и стремилась стать европейской. “Народ российский паче о бранях, нежели о книгах, паче об обучении воинском, неже об обучении школьном, тщание имеяше”. Вначале, однако, для этого не хватало экономических предпосылок и в стихии натурального хозяйства тонули все реформаторские попытки. Стрельцы — упорядоченная пехота Ивана Грозного — получали вознаграждение не столько жалованием, как торговыми привилегиями и быстро сложились в особую вооруженную часть мелкой буржуазии, весьма мало способную усвоить новое военное искусство. Русские стрельцы до такой степени были мало способны к сомкнутому удару, что в Смутное время, когда мы нашли себе союзника в лице Делагарди, “стравились со шведами”, нас поражало, как шведы “пешие пойдоша наперед, отыкався копиями, а конныя сташа позади них”. “Ересь военная”, естественно, первая открыла себе путь в Московское государство, которое еще стремилось замкнутостью сохранить свою самобытность. Тогда как общая тенденция политики заключалась еще и в том, “чтобы торговые и иные никакие люди в Киеве и иных порубежных городах никаких книг литовския печати не покупали”, мы к концу Смутного времени составляем “Устав ратных, пушечных и других дел... выбран из иностранных военных книг Онисимом Михайловым”, а в половине XVII века издаем перевод труда Вальдгаузена под заглавием