Близнецы из Аушвица. Ученик доктора Менгеле - Роберта Каган

– Только погляди! Это все тебе. Настоящая колбаса и настоящий белый хлеб. А не эта бурая дрянь из опилок, которую тут называют хлебом.

– Да, это настоящий хлеб, – сказала Шошана, и на мгновение ее мысли вернулись к прекрасным плетеным халам и аппетитным булочкам на яйцах, которые она помогала маме выпекать к шаббату, пока они жили в штетле. Улыбка осветила ее лицо, когда она вспомнила, какие ароматы витали по дому, пока халы стояли в печи.

– А колбаска из настоящего мяса.

– Свинины, надо думать, – вставила Шошана.

– Какая разница! Ты ведь все равно больше не соблюдаешь кошер. Я имею в виду, не держишь тарелки раздельно и все остальное. Так почему бы и не свинина? Мы сто лет не видели мяса. Я подумала, что ты обрадуешься. Ну же, попробуй!

– Я лучше не буду, – покачала головой Шошана.

Руфь положила колбаску перед ней, но Шошана отвернулась. Тогда утомленным тоном Руфь спросила:

– Ты все еще на меня сердишься?

– Дело не в том, что я сержусь, Руфь. Я боюсь за тебя. Боюсь, что на этот раз ты заигралась. Чем дальше мы держимся от нацистов, тем безопаснее. Закрутить с охранником в гетто – не самый умный ход.

– Может, да, а может, и нет. Герман может оказать нам немало услуг, если захочет. И я ему нравлюсь. Так почему бы нет? Что мне терять?

– Свою жизнь? Я не доверяю им, Руфь.

– Он мужчина и ничем не отличается от других мужчин. Разве что на нем военная форма, и у него есть власть и связи, чтобы облегчить нашу жизнь.

– Я просто не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось, – вздохнула Шошана.

– Не случится. И перестань надо мной кудахтать, как квочка. По крайней мере, съешь хлеб. Знаю, ты сегодня ничего не ела, потому что мы не попали на рынок. А в квартире не было и крошки.

– Я и правда не ела.

– Ну так давай, поешь. Хотя бы только хлеб! Будешь?

Шошана кивнула. Она взяла хлеб и откусила маленький кусочек. Как только он оказался у нее во рту, ее обуял нестерпимый голод. Он разделалась с хлебом и запила его кружкой воды. Но заставить себя съесть колбасу так и не смогла.

– Ну что, ты не будешь? – спросила Руфь, указав на нее.

– Нет, прости. Просто не могу. Но большое спасибо, что принесла все это мне. Ты очень добра, – сказала Шошана.

– До чего ж ты вежливая и воспитанная, моя юная подружка, – без всякой язвительности сказала Руфь. – Значит, не будешь? Ну, не пропадать же ей. Я сама съем.

Шошана не могла винить Руфь за то, что та ест колбасу. Она никогда не соблюдала кошера, а мясо в гетто попадало крайне редко. Евреи получали мизерные пайки, и все постоянно ходили голодные.

Закончив есть, Руфь сказала:

– Я с ног валюсь. Давай-ка отдохнем.

– Хорошо, – согласилась Шошана.

Они легли в постели. Но Шошана не могла заснуть. Она лежала без сна еще долгое время после того, как дыхание Руфи стало медленным и размеренным, когда та заснула.

Глава 38

На следующий день Герман решительным шагом вошел в кафе. Стоило ему появиться там в своей форме, все притихли. Единственным звуком осталось пение Руфи со сцены. Шошана сидела одна за столиком, попивая чай, и смотрела. Когда Руфь помахала Герману рукой, она поежилась. Руфь такая упрямая. Если она что решила, никого больше не станет слушать. Она делает, что хочет, и никому не позволяет контролировать ее. Эта самостоятельность – одно из качеств, которые в первую очередь понравились мне в ней. Но сейчас мне кажется, что она перегибает палку, и я боюсь за нее. Эти немцы нам не друзья, и я никому из них не доверяю. Не знаю, что за игру Герман затеял с ней. И я сомневаюсь, что она ему действительно не безразлична. Он ни за что не станет рисковать своей репутацией и тем более жизнью, открыто нарушая закон ради Руфи. Я знаю свою подругу и знаю, что она этого не понимает. Она видит только то, что хочет видеть.

С течением времени Руфь стала еще более дерзкой в их отношениях с Германом. Начала вести себя так, будто они не в гетто, а он – ее настоящий ухажер, а не охранник. Много раз Шошана видела, как Руфь подходит к Герману на улице, когда он разговаривает с другими охранниками-нацистами. Шошана стояла поодаль и смотрела, и по спине у нее бежал холодок, когда ее подруга смеялась и флиртовала с нацистами, будто они не представляют никакой опасности.

Всю зиму Руфь и Шошана пели в кафе. Это придавало смысл жизни Шошаны. У нее было куда пойти, чтобы сбежать от грязи, голода и страданий. Она часто задумывалась о том, сколько еще нацисты позволят кафе существовать. Они постоянно старались еще чем-нибудь осложнить евреям жизнь.

Руфь продолжала свою интрижку с Германом. Шошана была вынуждена признать, что он и правда к ней добр – по крайней мере, на текущий момент. Он часто приносил ей подарки – продукты, а однажды даже подарил шерстяное пальто. Оно было старое, поношенное, но зато теплое. Жизнь в гетто всегда была тяжелой, но особенно сложно им приходилось зимой. На ветвях деревьев и крышах висели сосульки. Иногда по дороге на рынок или в кафе Шошане попадались трупы людей, замерзших до смерти. Их глаза часто были открыты, и она ежилась: не только от холода, но и от того, что эти невидящие глаза как будто глядели на нее.

Если на улице стоял мороз, в квартире тоже было невыносимо холодно. И без того ослабевшее и изголодавшееся население гетто косили болезни. Муж из семьи, которая жила с Шошаной и Руфью, умер от дизентерии. Он болел несколько дней, а потом однажды утром просто не проснулся. Его жена плакала и кричала. Некому было прочитать по нему каддиш – молитву за мертвых. Их сын был еще слишком мал. Поэтому каждый день за него молилась Шошана. Жена, убитая горем, была ей очень признательна. В обмен она предложила Шошане часть их продуктовых карточек. Но Шошана отказалась.

– Вам надо кормить ребенка. Со мной все хорошо. Прошу, не беспокойтесь обо мне. Я не против делать это для вас, – сказала она.

Глава 39. 1942 год

Казалось, зима тянется вечно, но наконец-то пришла весна. И хотя Шошана скучала по своей семье и была заперта