Когда труба зовет - Олег Константинович Селянкин

Вечером следующего дня все свободные от службы потянулись к месту стоянки батальона Бушмакина. Там заканчивались последние приготовления, экипажи машин в последний раз осматривали, проверяли крепление всех винтов и гаек. Тут же были и командир бригады со своими штабными офицерами. Они выискивали недоделки, но придраться ни к чему не смогли.　

Под днищем танка лежит старшина Головачев и ворчит:　

— Другие жир нагуливать будут, а нам опять кишки трясти по вражеским тылам.　

Ворчал старшина Головачев, но в голосе его улавливались нотки одобрения. И даже гордости за решение командира.　

5.

Башня танка развернута орудием назад. Он медленно движется вперед, упирается в ствол дуба. Влажная земля черными комьями летит из-под гусениц.　

Дуб дрожит, покачивается, но еще держится.　

Надсаднее взвывает мотор танка.　

И дуб, словно нехотя, клонится, клонится, клонится…　

Упал дуб! Танк переполз через него.　

— Сменить головной танк, — приказывает Бушмакин. Он все время идет рядом с головной машиной. Он не замечает нежной зелени листвы, его не привлекает пение птиц, слышное в короткие минуты передышки. Ему не жаль и дубов, ложащихся под гусеницы. Он сейчас даже ненавидит их за мощь, за ту силищу, с которой они вцепились корнями в землю. Ему сейчас милее всего мелкий осинник: батальон ходом проскочил бы по нему!　

Очередной танк выходит вперед. Из его люка выглядывает Головачев, подмигивает и спрашивает:　

— Сколько еще осталось, товарищ комбат?　

— Километров семь.　

Значит, за пять часов хода одолели только один…　

— Не дрейфь, комбат! Все дубы в щепки сокрушим, но пробьемся!　

Валятся деревья, валятся. Часто меняются танки, прокладывающие дорогу. Просека остается там, где прошел батальон.　

6.

— Здравствуй, Алексей Петрович, здравствуй, — говорит командир бригады, крепко жмет руку и заглядывает в глаза. Они у Бушмакина по-прежнему молоды. Только, вроде бы, усталость в них заметна. И он спрашивает: — Очень трудно было? Вымотался?　

— Другим больше досталось.　

— Ну, расскажи, как провел рейд. Подробнее рассказывай, время есть. Где и с кем встретился? Что от того осталось? Рожки да ножки?　

— Рейд прошел обыкновенно. Вышли, значит, из леса и понеслись по шоссе. А остальное — написано, — и Бушмакин протягивает отчет о рейде.　

Командир бригады почти выхватывает его и прячет в карман:　

— Ты своими словами, с подробностями расскажи.　

— А чего рассказывать? Задание выполнили и все…. Будут какие приказания или разрешите идти?　

Командир бригады нахмурился, но ответил спокойно:　

— Скупой ты на слова, Алексей Петрович… Что ж, иди.　

Бушмакин вышел и за дверью тайком облегченно вздохнул: пронесло! Уж очень неприятно рассказывать о том, как воевал твой батальон. Когда его хвалишь, то вроде и самому себе славу поешь. А отчет — документ официальный, там все сказано точным языком цифр. Вот его начальство пусть и штудирует. И Наградные листы — тоже. В них о подвигах лучше говорится. И только чистая правда.　

Командир бригады внимательно прочел отчет, некоторые места подчеркнул. Потом долго сидел, о чем-то думая. Наконец взял Наградной лист и стал заполнять его. Он написал, что «батальон под командованием майора Бушмакина проложил себе дорогу через лес, считавшийся непроходимым для танков, и прошел по вражеским тылам более пятидесяти километров. Во время этого дерзкого и умело организованного рейда уничтожено несколько автоколонн противника, минометных и артиллерийских батарей, порвана связь, посеяна паника во вражеском тылу и главное — рейд дал возможность покончить со Львовской группировкой противника.　

Считаю, что майор Бушмакин Алексей Петрович достоин награждения орденом Богдана Хмельницкого».　

И расписался: «Командир 16 гвардейской механизированной Львовской Краснознаменной бригады…».　

Подписал Наградной лист, еще раз прочел все написанное, остался доволен и спросил у заместителя:　

— Как думаешь, что сейчас Петрович делает: спит или опять по танкам лазит, слабину выбирает?　

— Спит. Как убитый, спит, — убежденно ответил заместитель и пояснил, словно оправдывая Бушмакина: — Такой рейд по вражеским тылам хоть кого, будь он даже трижды железный, вымотает.　

А Бушмакин не спал. И по танкам не лазил, отыскивая то, чего не заметили экипажи. Он мучительно думал как ответить сыну на письмо, которое пришло еще до рейда. В нем сын прямо спрашивал: «…и еще напиши, за что тебе дали ордена. Всем отцы подробно описывают, один ты молчишь…».　

Большая детская обида кроется в этих словах. Парнишка гордится отцом, хочет поделиться своей гордостью с товарищами, а что расскажешь, если в самом конце письма, да и то не всегда находишь будто мелочную приписку: «…а недавно мне вручили орден». Парню этого мало: ему надо знать, какой орден, за что и даже кто вручал.　

И на лист бумаги ложатся строчки: «Что тебе сказать о подвигах, за которые мне дали ордена? Солдату легче, сынок: он взял «языка», ну и получил награду. Вот об этом и рассказывает. А мне говорить так конкретно нет возможности: я — командир, сам за «языками» не хожу. Даже из пушки стрелять не приходится, значит, не могу написать тебе и того, что это я метким выстрелом подбил вражеский танк или дот разворотил. У меня другие обязанности. Одно знай, сынок: твой отец верно служит Родине и все ордена его — заслуженные. Это тебе любой из нашей части подтвердит».　

Солдатское письмо-треугольник повезли в Пермь медленные поезда. И привезли. А вот рассказов сослуживцев они не доставили. И жаль: из них дети Алексея Петровича узнали бы и о том, что их отец еще осенью 1941 года самовольно ходил за «языком», за что он от командира бригады получил сначала нагоняй, а чуть попозже — и медаль; не догадывались дети и о том, что их отец сам и не раз стрелял из пушки танка, что на его личном счету пять уничтоженных пулеметных точек врага, три танка и более десятка автомашин. Ничего этого и много другого не знали дети Бушмакина в то время.　

7.

Январь 1945 года. Разгар зимы. Но как эта немецкая зима не похожа на русскую! Дома, на Урале, сейчас потрескивают от мороза деревья, дым свечой поднимается из труб к побелевшему небу, снег хрустит под ногами. Красотища!　

А здесь… Здесь тоже снег. Сероватый и влажный. Прошли по нему несколько человек — готова черная тропинка, под ногами чавкает грязь.　

И река не замерзла. Вода кажется смолисто-черной в белой окантовке берегов, на которых лежит нетронутый снег. Этот снег никто не топчет: по реке проходит фронт, только высунься к берегу — сразу разрежет очередь или накроет минометный залп.