Внуки - Вилли Бредель

эмигрантам. Затхлые канцелярии продувало снизу крепким демократическим ветром. Этот ветер добирался даже до министерских кресел, неприятно щекотал уши префектов и, наконец, помог Вальтеру Брентену стать признанным réfugié и получить carte d’identité. На это ушли месяцы — тяжелые, томительные! Единственной опорой Вальтера была партия, были французские друзья и единомышленники.

В центре города, невдалеке от Больших бульваров, втиснутое между конторами маклеров и адвокатов, импортными и экспортными предприятиями и товарными складами, находилось бюро Международного комитета борьбы за освобождение Тельмана и всех заключенных антифашистов. Из этих трех тесных комнатушек, расположенных в третьем этаже, по всему земному шару тянулись нити солидарности. Отсюда во все пять частей света, в адрес выдающихся общественных и политических деятелей рассылались воззвания, обращения, брошюры и тысячи писем. Сюда прибывали письма с изъявлением солидарности с заводов, из городов и сел по обе стороны океана; здесь их собирали, использовали как материал, здесь регистрировали и распределяли поступавшие деньги и вещи. Задача бюро состояла в том, чтобы все эти многочисленные выражения сочувствия и симпатии проникали в Германию. Это поднимало дух борцов-подпольщиков и вливало в них новые силы.

Вальтер изучал полученные документы, резолюции, приветствия, письма, альбомы с подписями, читал о делегациях, прибывавших в Берлин из Испании, Франции, Скандинавских стран, Швейцарии, чтобы выразить протест против нацистского террора в концлагерях и добиться свидания с Эрнстом Тельманом. Он перелистывал папки с отчетами о демонстрациях протеста в СССР, Австралии, Аргентине, Норвегии, Англии, Соединенных Штатах, Японии и Мексике. Муниципалитеты во Франции, Чехословакии, Бразилии, Новой Зеландии провозгласили Эрнста Тельмана почетным гражданином своих городов. В Советском Союзе многие фабрики и колхозы были названы именем Тельмана. Деятели, пользующиеся мировой известностью, далеко не всегда разделяющие политические взгляды Тельмана, выступали перед общественностью всего мира в его защиту, видя в нем олицетворение права и свободы и восхищаясь его мужеством, его стойкостью.

К ним всем обратился с простыми и великими словами Анри Барбюс:

«Боритесь за освобождение людей, гонимых за то, что они хотели освободить человечество!»

Мысль о том, что он приобщается к этой благородной задаче, наполняла Вальтера гордостью и радостью; он работал не щадя сил, чтобы помочь завоевать свободу своим соратникам и товарищам по несчастью, с которыми судьба разлучила его.

О, если бы найти слова, которые всколыхнули бы каждое человеческое сердце и через сердце — мысль, которые не только будили бы сострадание, но потрясали и убеждали так, чтобы на место каждого заключенного вставали сотни новых борцов! Если бы найти возможность сообщить товарищам и друзьям, томящимся в лагерях и каторжных тюрьмах нацистской Германии, о выражениях солидарности, о сочувствии всего мира! Они догадывались об этом сочувствии, но не знали о нем. Насколько легче было бы самому Вальтеру, если бы в обступившей его тьме нескончаемых дней и ночей нацистского карцера он слышал голоса дружбы и участия.

III

События в Германии обострили бдительность масс по эту сторону французской границы, повысили их активность. Демократические силы Франции сплотились в Народном фронте и массовыми стачками обуздали реакционные и фашистские силы. Через всю страну, от Рейна до Пиренеев и от Ла-Манша до Средиземного моря, пронесся свежий, буйный ветер, он взбадривал и прочищал мозги. Французские рабочие боролись в первых рядах. Заработная плата повышалась. Коммерсанты получали кредит на доступных условиях. На крестьянские продукты были установлены твердые цены. Налоговые реформы сняли бремя задолженности с ремесленников. В сердца миллионов трудящихся вливалось чувство уверенности, чувство собственного достоинства, чувство солидарности со всеми, кто живет своим трудом.

На Айну Гилль, молодую шведскую коммунистку, всего несколько дней работавшую в комитете, такой поворот событий не произвел особенно сильного впечатления.

— Уж очень все это смахивает на то, что произошло у нас в Швеции, — сказала она. — Боюсь, что в один прекрасный день все застынет и превратится в вязкую и мутную размазню реформизма. Так было на моей родине.

Ей живо возражали:

— Здесь так не будет. Во Франции об этом позаботится реакция — с ее империалистической манией величия, с ее погоней за сверхприбылями, текущими из заокеанских колоний.

Айна отклоняла все возражения. У нее на родине уже много лет у власти стоят социал-демократы, но социализмом и не пахнет. В Швеции ни у короля, ни у капиталистов нет никаких оснований для недовольства политикой социал-демократов.

— Это социал-демократическое королевство нельзя сравнить с Францией, — вмешался в спор Альберт, председатель комитета. — Ведь Скандинавский полуостров — почти обособленная часть света. Франция — совсем другое. Все двери настежь. У одной лежит британский лев, у другой — подстерегают итальянские чернорубашечники, а рядом ощерился вооруженный до зубов германский фашизм. И только южная граница безопасна. Будьте уверены, пока в центральных странах Европы господствуют капитализм и фашизм, у Франции будет достаточно причин для бдительности и тревоги, в особенности у Франции Народного фронта, да и при любом другом правительстве. Ведь акулы не могут не проявлять своей разбойничьей природы и какие покрупнее, пожирают тех, кто помельче!

Когда юная шведка появилась в комитете и выяснилось, что она останется на некоторое время руководить скандинавским отделом, большинство немецких товарищей отнеслось к ней явно неодобрительно. По их мнению, она была недостаточно скромна, слишком экстравагантна. Эти бросающиеся в глаза светлые, как платина, волосы, рассыпавшиеся по плечам, своеобразная манера одеваться… А что за дурная привычка вмешиваться во всякий разговор! Чересчур уж она непосредственна.

Так говорили товарищи, сами грешившие теми же слабостями, — говорили между собой, но не в ее присутствии. Перед ней строгие критики и хулители рассыпались в любезностях, и это раздражало Вальтера.

Как бы то ни было, от этой девушки исходило какое-то особое очарование. У Айны было немало привлекательных черт: она проявила себя хорошим, чутким товарищем, обладала веселым характером и смеялась так, что на душе теплело. Но и Вальтер замечал, что Айна Гилль любит выступать на передний план и вмешиваться во все происходящее.

С тех пор как появилась Айна, в комнатах комитета, заставленных шкафами и столами, заваленных грудами газет, стало как-то светлей, солнечней. Товарищи, раньше почти не замечавшие, как одеваются женщины, теперь распространялись о преимуществах оригинального вкуса, спорили о том, можно ли коммунистке красить волосы или употреблять губную помаду…

В этих разговорах не участвовала только одна Айна. Она делала то, что хотела, что считала хорошим и правильным.

Вальтер избегал ее. Он посмеивался и подтрунивал над товарищами, которые восхищались ею. Но в присутствии Айны замечал в себе странную скованность. Стараясь не выдавать своего замешательства, он делал вид, что она ему совершенно безразлична, втайне же был счастлив, если она обращалась к нему