Ограниченный контингент. Рожденные в СССР - Тимур Максютов

– Это же квота! Я её не успел даже откопировать! Ты хоть врубаешься, дура, что твоя кошка натворила?!

Алина ойкнула и испуганно прикрыла рот рукой.

Марат бушевал.

– Тысяча тонн! Как мне Никитичу… Завод, что, останавливать теперь до Нового года?! Так, забирай свою уродину и неси отсюда бегом, куда хочешь. А котят я сейчас в Пряжке… Утоплю нахер.

Рыдания Алины сопровождались истеричным мяуканьем Зебры. Марат выдрал из коробки теплые комочки, побросал в пластиковый пакет. Грохнул дверью, чуть не убив бежавшую за ним растерянную кошку…

* * *

От октябрьской Пряжки тянуло холодом. Марат вывалил котят из пакета в воду и сел на брошенный на берегу бетонный блок.

Маленькие слепые червячки извивались, пытаясь грести крохотными лапами. Мяукать они ещё не умели и издавали какой-то тонкий, безнадежный писк.

Тагиров, не в силах смотреть на казнь, встал и пошел по берегу.

Прошел несколько шагов. Остановился. И бросился назад, на бегу сдирая пиджак.

* * *

Алина сидела на затоптанном полу возле пустой картонной коробки, тихо скуля. Слёзы катились, не переставая. У закрытой двери жалобно мяукала Зебра, не отрывая взгляда от дверной ручки.

Алина всхлипнула и зарыдала в голос. Так она плакала только один раз: когда любимый заставил её сделать аборт и бросил через неделю…

Гулко загремели шаги в коридоре. Дверь распахнулась, кошка мявкнула и метнулась под стол. Тагиров вошел, оставляя мокрые следы и воняя тиной. К груди он прижимал сверток в темных сырых пятнах.

– Так, харе реветь. Помогай.

Развернул изгаженный пиджак. Котята расползались, тыкаясь слепыми мордочками в грязные руки.

– Полотенце принеси или тряпку какую-нибудь. А то померзнут после купания.

Алина всхлипнула, метнулась к шкафу. Ничего не нашла и побежала в коридор.

– Ты куда?

– Я в столовую к девочкам, там точно что-нибудь есть…

Марат плюнул, сорвал через голову водолазку, уложил в коробку. Перенес котят и позвал кошку.

– Эй, мамаша! Принимайте своё хозяйство.

Когда Алина вернулась с полотенцами и бутылкой молока, Зебра уже закончила вылизывать детей. Мурлыкала маленьким внутренним моторчиком, согревая уткнувшиеся в живот комочки.

– Спасибо, Марат Тимурович!

– За что, тютя? Лучше придумай, что мне Никитичу завтра говорить. Или уж сразу заявление по собственному писать…

– А давайте я сама схожу к Председателю, а? Попрошу, чтобы копию квоты выдали… Не может так быть, чтобы нельзя было ничего сделать.

– Забудь. Тебя там и на порог не пустят. Деловые все, слуги народа.

– Ну… Я попробую. Я всё-таки когда-то художественной гимнастикой занималась.

– Алина! Ты дура совсем? Причём тут гимнастика?

– Мне кажется, что поможет. Чувствую почему-то…

* * *

Тагиров зашел в склад, осторожно поставил коробку на пол. Громко позвал:

– Иваныч! Иваныч, отзовись.

Начальник склада, кряхтя, слез со стремянки, приставленной к стеллажу.

– Ну чего орёшь? Видишь, ревизию делаю. Отгрузки одна за другой, всё никак не успеваю. Что надо?

– Друг, выручай, приюти моих кошек на время. Из приемной отзвонились, директор на обходе, и к нам планирует зайти. Увидит этот детсад – в жопу мне засунет, а у меня и так разговор будет неприятный. Квоту мы… Просрали, словом.

Иваныч вздохнул.

– Ага, а мне этот зверинец в самый раз. Только от СЭС акта не хватает для счастливой жизни. Ладно, оставляй. Максимум на сутки.

Марат благодарно пожал руку и побежал к себе.

* * *

Телефон настойчиво трезвонил. Запыхавшийся Тагиров проскочил в кабинет, схватил трубку. В коридоре уже слышались шаги.

– Алё, это Алина! Ну всё в порядке, копию нам выдадут. А Властолюб Властолюбыч, оказывается, очень милый человек, хи-хи.

– Фу-у-у. Ну ты умничка! Спасибо огромное, молодец. Вовремя.

Директор спросил с порога:

– Чего там у тебя вовремя?

– Да у меня в службе всё вовремя, Валерий Никитич.

За директорской спиной толпилась свита, щурясь на тусклую лампочку и морщась от запаха плесени.

– Молодцы! Освоились с экспортом, выручили завод. Я-то не верил, если честно. Одно только плохо.

Марат напрягся.

– Что именно?

– Да что такая передовая служба в таких жутких условиях сидит. Ты же не думаешь на белорусах и латышах останавливаться, так? Пора уже и на Европу замахнуться! Или даже на Японию. А, Марат? Вот приедут самураи, увидят это подземелье, блох твоих неистребимых – и сбегут, ничего не купив, хе-хе. Комендант!

– Я тут, Валерий Никитич!

– Выдели службе Тагирова лучшее помещение в заводоуправлении. Завтра придешь, доложишь предложения. Ну, давайте, трудитесь. Не будем мешать.

Марат оглядел стены в потёках, тусклое запылённое окошко под потолком.

– Да… Вроде сарай сараем, а свыклись как-то. Столько всего тут пережили. Даже переезжать не хочется…

Притихшие блохи грустили под плинтусом…

* * *

– Иваныч, ну давай решим как-нибудь. У тебя же складские помещения вон какие огромные. Спрячешь где-нибудь кошек в закутке – никто и слова не скажет. Мне их некуда больше пристраивать. А я в долгу не останусь. Хочешь, коньяку достану? Настоящего, армянского!

– На фиг мне твой коньяк? У меня и так голова кругом. Никитич приказал неликвиды к новому году со склада продать. А куда их? Никому и на хер не нужны.

– Что за неликвиды?

– Да ещё с советских времен… Товары народного потребления, мать их ети. Дождик ёлочный, из отходов фольги сделан. Жуткий вид имеет, и руки об него дети порезать могут. Никто и тогда не покупал, а сейчас тем более не нужен – вон, в магазинах полно всяких новогодних украшений. И красивых, и безопасных. Десять больших коробок! Три года уже как лежат без движения.

– Хм. А я вот что сделаю. Сейчас, под Новый Год, ажиотаж начнется – всем фольга будет нужна. И на шампанское, и на водку, и на шоколадки. Будем твой несчастный дождик в нагрузку продавать. Берешь пять тонн фольги – забирай коробку. А? Как тебе идея?

– Да ну. Они упаковку потом откроют, ужаснутся и назад вернут.

– Хрен там! Таможня добро если дала – назад уже не вернут. Никто не будет с границей из-за такой мелочи заморачиваться.

– Ну давай. Баш на баш – ты неликвиды распродашь, я кошек твоих, так и быть, возьму на полный пансион. А коньяк вместе выпьем, гы-гы!