Направить в гестапо - Свен Хассель

— Дайте-ка припомнить, — сказал Легионер. — Первый раз я участвовал в расстреле девятнадцатилетним. Было это под Касабланкой. Один идиот, прослуживший двенадцать лет в армии, вдруг спятил. Решил убежать бог весть куда — думал, дезертирство сойдет ему с рук, бедный дурачок. Конечно, потом я участвовал в сотне других, но первый почему-то никак не идет из памяти.

— Мне было всего восемнадцать, — сказал Барселона. — Произошло это в Мадриде, я тогда был в батальоне имени Тельмана. Нам пришлось расстреливать за скотобойней мальчишку примерно моего возраста. Он ничего не сделал, бедняга. У него был богатый отец, вот и все. Поэтому мы его расстреляли — и, господи, какая это была жуть! Ни подготовки, ни опыта — мы снесли ему половину черепа!

— Лично я никогда не волнуюсь из-за расстрелов. — Хайде презрительно пожал плечами. — Не вижу разницы — стрелять в человека, стоящего у кирпичной стены или прячущегося в траншее. Все сводится к одному. Это война.

— Помните, как мы расстреливали ту телефонистку? — спросил Малыш с обычным пристрастием к отвратительным сценам. — Вот потеха была! А все из-за Свена. Свена и Штеге. Разыгрывали из себя благородных, хотели избавить ее от ненужных страданий, и пока тянули канитель, она дала деру.

— Помню! — Порта издал отрывистый громкий смешок. — Нам пришлось бежать за ней в здание, носиться взад-вперед по треклятым коридорам…

— А старина Густав блеял у нас за спиной, просил, чтобы не убивали ее там, иначе мы испортим ему отчетность…

— Да-да, ее нужно было расстрелять по правилам, иначе бумаги были бы не в порядке.

— В конце концов мы вытащили ее, вопящую…

— Она была убийцей, — холодно сказал Хайде. — Я видел ее досье в кабинете гауптфельдфебеля Дорна. Убила ближайшую подругу.

— Да, но только потому, что эта ближайшая подруга увела у нее жениха, — запротестовал я.

— Какого там к черту жениха! Она просто спала с ним и тянула с него все, что только могла — он был богатым парнем, помнишь?

— На следующей неделе мы заступаем в Фульсбюттель, — неожиданно сказал Штайнер. — Я уже договорился, что слягу на всю неделю. Уже виделся в лазарете с фельдфебелем. Обошлось мне в две упаковки сигарет, но, думаю, оно того стоит. Я точно знаю, что на ту неделю намечено по меньшей мере пять расстрелов.

— Меня это нисколько не волнует, — заявил Малыш. — Раз нам доплачивают за то, что несем службу там, мне все равно, сколько будет расстрелов. Я смотрю на это так: не сделаем мы — найдется сотня других.

— Вот именно, — сказал Хайде. — И, как бы то ни было, мы солдаты. Выполняем приказ, и только.

В здании гестапо на Штадтхаусбрюке, 8, за широким столом напротив Пауля Билерта сидел лейтенант Ольсен.

Лейтенант держал в руках документ. Билерт задумчиво курил большую сигару. С улыбкой на губах он, щурясь, смотрел, как вьется поднимающийся к потолку дым. Ольсен был его сто двадцать третьим арестантом на этой неделе. Группенфюреру Мюллеру ничего не оставалось, как выразить удовлетворение усердием Билерта. Хотя, надо сказать, Мюллер дурак и свинья. Не чета обергруппенфюреру Гейдриху.

Билерт слегка изменил позу и стал думать о Гейдрихе. Эти болваны вероломно убили его. А ведь он был у них одним из лучших людей. Билерт был бы рад служить под его началом. Умный, самоуверенный, неразборчивый в средствах. Сущий демон. Даже Гиммлер как следует подумал, прежде чем вступить с ним в борьбу. И кто знает, думал Билерт уже не в первый раз, не причастны ли Гиммлер и сам фюрер к этому убийству? Боялись, что этот человек становится слишком сильным и, следовательно, опасным. Конечно, расследование велось из рук вон плохо. Билерту не нравилось, что очень много вопросов осталось без ответа.