Постижение военного искусства - Александр Андреевич Свечин

начальников на многие десятилетия оказывается задушенной, начинают даже бояться пользоваться оставленными им по закону ничтожными правами, на все начинают испрашивать предварительное разрешение сверху. Вот инспекции достойные плоды... Они созревали в течение всего XIX столетия.

Я тщетно перечитывал пятую главу Павловского устава 1797 г. — “как полки состоят под инспекторами и какую имеют инспектора власть” — и так и не нашел за инспекторами никакой власти. “Все повеления, касающиеся до одного или более полков, подписываются государем”, а на долю инспектора остается только передача их по назначению.

Особенности комплектования командным составом Красной армии вновь вызывают чрезмерное увлечение инспекцией. Увлечение централизацией, разность в квалификации командиров, занимающих равные должности, и недоверие к одним ответственным работникам, и признание необходимости вести на помочах других ответственных работников, как недостаточно подготовленных для самостоятельной деятельности, — вот основы, на которых пышно разрастается инспекционная работа в армии, бюрократизирующая войска, обезличивающая начальников, несущая смерть частному почину и самодеятельности.

Но если “инспекционная болезнь” является для постоянной армии как бы временной, необходимым злом на переходный период, в период ломки старого и нового строительства, то с точки зрения милиционной армии она представляет еще более страшную и перманентную угрозу.

В милиционной армии является чрезвычайно благоприятная почва для развития инспекционной заразы. В милиционной армии налицо два круга работников, совершенно различной квалификации: профессиональный военспец, кадровый учитель военного дела, и вышедший из рядов милиции милиционный командир. Последний в милиции призывается занимать очень высокие должности — в Швейцарии все высшие должности, включая и генштаба, до командиров корпусов включительно, замещаются не профессионалами, а командирами-милиционерами. Нет сомнения, что у профессионалов военного дела более набитый глаз, подыскивающий правильное решение скорее, чем глаз командира-милиционера, которому в вопросах обучения и воспитания войск приходится действовать ощупью. Итак, в милиционной армии всегда налицо те две плоскости мнений, которые являются в постоянных армиях в переходный период; всегда налицо сравнительно малоавторитетные начальники на местах и очень высококвалифицированный центр. Милиционная армия должна обладать громадной выдержкой, чтобы дать своим частным начальникам в мирное время свободу ошибаться, свободу спотыкаться, даже падать — так как все эти ошибки и падения необходимы, чтобы милиционные командиры приучились к работе без подсказки, приучились бы на свой страх принимать ответственные решения. Горе армии, которая перед лицом врага на каждый выстрел нуждается в разрешении сверху! И громадную выдержку должен иметь ученый центр милиционной армии: видно, как идет к канаве, не замечая ее, милиционный командир, ясно, что на следующем шагу он споткнется — как не подсказать, как не помочь, как не подъинспектировать вовремя? Но если стать на эту точку зрения, то милиционная армия получит пешек-командиров, милиционер без профессионала будет всегда считать себя беспомощным; чтобы не считать самого себя второстепенным бойцом, нужно и поошибаться, нужно и попадать, но привыкнуть ходить без помочей.

Поэтому-то швейцарская армия, которая наиболее глубоко культивировала милиционные воззрения и которая располагает небольшим количеством профессионалов — стоит на точке зрения, противоположной инспекционной заразе. Полная самостоятельность каждому, самому неопытному милиционному командиру. Полный запрет для всякого вмешательства, всякой подсказки — профессиональному военспецу. Пусть милиционный командир батальона чувствует себя очень плохо перед батальоном, собранным на учебный сбор, не знает, как вести учение — он должен извиваться, как может, сам решать все возникающие вопросы; ведь в бою няньки, в виде профессионала-военспеца, у него не будет, а задачи явятся и потруднее. В конце занятия или всего учебного сбора не инспектор, не посторонний учитель, а его же милиционный начальник даст разбор его работы, оценит ее результаты, сделает в общее поучение выводы — и сделает это таким образом, чтобы не подорвать, а усилить авторитет своего подчиненного. А учитель-профессионал постарается только уловить общие заблуждения подготовки милиции и направить ее в надлежащее русло работой на командных курсах или изданием соответственного наставления. Чем менее авторитетен командир, тем бережнее надо относиться к его авторитету, а не подрывать его производством в части посторонней экспертизы. Инспектировать командира может только его прямой начальник.

Много и часто приходится слышать возгласы: “Да здравствуют красные командиры!“ Все к ним присоединяются. Но не кроется ли в нем не для всех ясный смысл: “Долой инспекторов?”

Вестник милиционной армии. 1920. № 18. С. 21-23.

Культурно-классовые типы армий

 Социальные базы военной политики

 Одним из тех заблуждений, на которых умышленно настаивал старый порядок, являлось положение о незыблемости и единстве основ, на которых воздвигались различными народами их вооруженные силы. Вопреки мнений таких авторитетов, как фон дер Гольц, Жильбер, эрцгерцог Карл, наш старый порядок настаивал на интернационализме в вопросах тактики, воспитания и организации войск. Полемика, поднятая автором этих строк на страницах “Русского инвалида” в 1911-1912 годах по вопросу о национальных чертах в военном искусстве, была прекращена давлением с самих верхов нашей государственности. Старому порядку представлялось нежелательным, чтобы критический анализ осветил бы те корни, на которых зиждется дисциплина армий в различных условиях государственного бытия, чтоб перед лицом широкой публики демонстрировались те моральные нити, дергая за которые государство добивалось от своих солдат преодоления всех тягостей военной жизни, самопожертвования и геройских подвигов в бою. Старому порядку представлялось, что в военном деле существуют вопросы, о которых лучше говорить только в тесном кругу, между жрецами, по возможности на непонятной латыни, чтобы геройство солдата на поле сражения казалось бы совершенно простым, естественным явлением и чтобы солдат в моральном отношении отнюдь не являлся бы Петрушкой на театре военных действий, Петрушкой — то героем в боях, или мучеником в снегах Шипки, то носителем культуры в диких областях Азии, рыцарем цивилизации в песках Закаспия или тундрах Сибири, то жалким трусом, беглецом, — мародером, грабителем — смотря по натяжению тех невидимых нитей, которые соединяют его с культурно-классовым базисом государства [...]

И если в боевой игре этих дорогих нам Петрушек не было жизни, если мы перестали кусаться, и наш лай получал безобидный характер, если глубокое отчаяние, стремление позабыться, даже опьяниться — все шире распространялось в русской армии в Маньчжурии, то причины этому надо искать не в том, что японец храбрее и умнее русского солдата, а в том, что обветшали, пришли в негодность какие-то незримые основы существования нашей