Штрафбат - Эдуард Володарский

— Хенде хох, сучьи лапы!

В комнате у печи действительно лежали двое мужчин в немецкой офицерской форме, только погоны у них были русские, серебряные, с одним просветом и черными пластмассовыми кубиками. У одного четыре кубика, что означало звание капитана царской армии, у другого три — поручик.

— Сдаемся, сдаемся… — ответил тот, что с четырьмя кубиками на погоне. Он лежал на полу, опершись на локоть.

— Глымов, бери их! — крикнул Балясин.

Глымов и Леха Стира ввалились в комнату, наставив автоматы на власовцев.

— Подъем, ребята, — сказал Глымов.

— Не могу… — поморщился капитан, — нога… А поручик помер.

— Когда помер?

— Да час назад…

— Оружие кидай сюда, — скомандовал Глымов. — Пистолеты, автоматы, ножи.

Капитан подтолкнул автоматы к ногам Глымова, потом бросил пистолеты и два штык-ножа.

— Гранаты есть? Давай сюда.

— Нету гранат, — криво усмехнулся капитан. — Израсходовали…

Глымов подошел к власовцам, присел на корточки и приложил ухо к груди лежащего на спине поручика. Послушал, разогнулся.

— Сам не пойдешь? — спросил он капитана.

— Я ж говорю — нога…

— Давай подмогну. — Глымов взял капитана за руку, помог встать, потом закинул его руку себе на плечо, и вдвоем они заковыляли к дверям. — Леха, оружие забери…

Трехэтажное здание горсовета сильно обгорело, крыша провалилась, уцелела лишь одна стропилина, и кто-то повесил на нее обрывок красной материи. Перед горсоветом горели костры, в чугунных чанах, котелках и кастрюлях что-то варилось, вокруг толпились штрафники и гражданские, стоял галдеж, играла гармоника и несколько голосов визгливо пели частушки.

Мальчики-соколики, где же ваши колики?

Девочки-беляночки, где же ваши ямочки?! —

надрывался гармонист, и толпа солдат и гражданских вокруг хохотала.

На горе стоит осина, под горою — липа.

Тятя с мамой на полатях делают Филиппа!

Пленные немцы сидели на первом этаже в одной из комнат горсовета, их охраняли несколько бойцов с автоматами. Они толпились у окон и мрачно смотрели на толпу солдат и гражданских на площади перед зданием.

За грубо сколоченным из досок столом сидел председатель горсовета, в шинели, перетянутой ремнями, с пистолетом на боку, в фуражке со звездой, стучал кулаком по столу и кричал сорванным голосом:

— Сто раз талдычить надо? Занимайте свои дома, налаживайте хозяйство — немец больше не придет! Оккупация кончилась, товарищи! Я вам от имени советской власти официально заявляю! Что вы вокруг меня топчетесь? У вас дел нету? Оглянитесь — у всех дома разоренные!

К столу подошел Твердохлебов, спросил:

— Как народ кормить будем?

— Сперва едят солдаты, — ответил председатель горсовета.

— Нет, пусть старики и дети поедят, а мы после.

— Сперва едят солдаты! — опять стукнул кулаком по столу председатель. — И не надо спорить, товарищ комбат.

К столу протолкался небритый старик в разбитых немецких сапогах, рубахе-косоворотке и черном, латанном на локтях пиджаке. За руку он тянул Зою. Та слабо упиралась, но шла. Веки припухли от слез.

— Внучка моя, Зойка, — скрипуче сказал старик, остановившись перед столом. — Снасильничали ее. Ваши ребяты снасильничали.

— Чьи — ваши? — спросил председатель горсовета.

— Его солдат, его! — Старик ткнул пальцем в сторону Твердохлебова.

— Мой? Брось, дед, такого быть не может…

— Почему ж не может? — сказала женщина, стоявшая рядом. — И ко мне приставали! Да что с них взять-то, изголодались солдатушки!

— Это правда? — Твердохлебов заглянул в заплаканные глаза девушки, повторил: — Это правда?

— Да ну вас! — Зоя отвернулась, уткнулась в плечо деду и всхлипнула. — Ну чего ты меня притащил, чего-о? На позор выставил…

— Не на позор! А для справедливости! — крикнул старик и топнул ногой. — Батька ее воюет, а дочку свои же насильничают! Где она, справедливость эта?

— Шилкин! Балясин! Глымов! — крикнул Твердохлебов.

Сквозь толпу солдат к Твердохлебову протолкался один Сергей Шилкин.

— Глымова нету, Балясина тоже нету. Небось еще по городу лазают.

— Построй батальон, — тихо скомандовал Твердохлебов.

— Так ведь бойцов многих тоже нету…

— Построй батальон! — рявкнул Твердохлебов.

Сложив ладони рупором, Шилкин протяжно закричал:

— Батальо-о-он, стройся-а-а!!

— Стройся… стройся… стройся… — как эхом, понеслось в толпе.

Олег Булыга доедал кашу. Стоявший рядом Цукерман оглянулся на крик и увидел Зою. Он вздрогнул, посмотрел на Булыгу. Тот подмигнул Савелию, проговорил:

— Ладно, пошли построимся…

Батальон выстроился. Многие еще доедали кашу из котелков, другие курили, переговариваясь:

— Чего построили-то?

— Потери считать будут, — ответил кто-то со смешком.

— Что сперли и сколько сперли, — добавил другой голос.

— Идите сюда! — громко позвал Твердохлебов старика и девушку.

Те медленно подошли к Твердохлебову. Зоя упиралась, и старик почти силой тащил ее за руку. И тут Олег Булыга, стоявший в первой шеренге, узнал девушку, быстро оглянулся на Савелия и медленно отступил назад, во второй ряд, встал за спину высокого солдата.

— Смотри! — наклонившись к девушке, сказал Твердохлебов, взял ее за руку и медленно пошел с ней вдоль строя. Старик затопал следом. А за стариком шел председатель горсовета, положив руку на кобуру с пистолетом.

Штрафники смотрели на Зою нагло и весело.

— А ничего деваха!

— Я б с такой тоже не отказался!

— Девушка, а девушка, а я вам не нравлюсь?

— Заткнитесь! — рявкнул Твердохлебов, и глаза его сделались такими бешеными, что строй замолчал.

Зоя шла, держась за комбата, скользила глазами по лицам и не видела своего насильника. Солдаты подмигивали ей, улыбались, чмокали губами, словно целовали. Вот она дошла до Савелия, взглянула ему в глаза и обмерла. Твердохлебов потянул ее за собой, но девушка продолжала стоять и все смотрела в глаза Савелию. Тот вильнул взглядом в сторону, кашлянул, отвернулся.

— Что, узнала? — спросил Твердохлебов. — Это он, да?

Савелию сделалось страшно, он торопливо оглянулся, пошарил глазами в поисках Олега. Того нигде не было. А Твердохлебов повторял:

— Это он, да? Лучше смотри, лучше!