Альпийские снега - Александр Юрьевич Сегень

Глава восемнадцатая

Архангельские беседы

Все лето и осень прошлого года не оставалось у него времени скучать, каждый день приносил печальные и трагические события, жить приходилось на износ. Такая же беспросветная пришла зима. И вдруг теперь он оказался в свободном пространстве, где тоска по жене и девочкам нахлынула, словно наступление по всем фронтам.

Возвращаясь с прогулки в свой номер, он до боли живо представлял себе, как там валяются поссорившиеся между собой туфли или сапожки и как он будет их мирить между собой, ставить рядом и повелевать им никогда не ссориться. И когда он входил и не видел их, сердце леденело. Эх, врачи, врачи, не лечение ему нужно от гипертонии, а чтобы жена и девочки оказались рядом! И пусть Мария обляпает себе чем-нибудь новое платье, Ната упрямо доказывает какую-нибудь свою неимоверную истину, а Гелька балуется так, что хочется надавать ей по тому самому месту, с которым Туполев сравнил балалайку.

На второй день своего пребывания в Архангельском Павел Иванович с утра хорошо поплавал в бассейне и почувствовал, что все его хвори как рукой сняло. Хоть сейчас возвращайся в Москву к неотложным делам.

На завтраке к ним добавился какой-то весьма говорливый и развеселый гражданин Станислав Юрьевич Кунц, представившийся начальником важного цеха на крупном военном предприятии. Лицо Кунца показалось Драчёву знакомым, но он никак не мог вспомнить, где его видел.

— Я, граждане генералы, целиком и полностью засекречен, так что могу только анекдоты травить. Подходит немецкий мальчик-шпион, переодетый в советского мальчика, к нашему мальчику, стали играть, нашего мама из окна позвала обедать, он говорит: «Меня зовут жрать», а немец: «А меня зовут Иван». Так его и разоблачили.

Архангелы посмеялись, он тут же следующий:

— Рабинович в окопе перед атакой пишет заявление: «Если убьют, прошу считать меня коммунистом, а если нет — таки нет». Что, разве не смешно? Тогда вот еще анекдот: две немки в Берлине разговаривают, одна: «Говорят, русские женщины очень хороши», а другая ей: «Да, это правда, мой Генрих пишет, что от какой-то Катюши они там все с ума посходили». Разве не смешно? Тогда вот: антисемиту поставили смертельный диагноз, жить осталось месяц, он тут же все свои документы поменял, был Русаков Сергей Иваныч, стал Ротштейн Самуил Абрамыч, его спрашивают: «Зачем?», отвечает: «Помру — одним жидом меньше станет». Что не смеетесь?

— Да потому что в жизни они свои имена на русские меняют. Выходит, чтобы, когда помрут, одним русским меньше стало, так, что ли?

Когда выходили из столовой, засекреченный задержался, и Туполев шепнул архангелам:

— Стукачок. Надо от него подальше держаться.

И они тайком от Станислава Юрьевича улизнули на склад спортивного инвентаря, где пришлось повозиться — лыжная мазь оказалась давно просроченной, сухой, терли-терли да и плюнули, отправились кататься насухо. Быстрым ходом отъехали куда подальше и уже медленно стали двигаться вдоль берега москворецкой старицы.

Туполев с Фалалеевым завели свои сугубо профессиональные разговоры, Драчёв поначалу старался вникать, но многие словесные конструкции его озадачивали: «а что вы хотите, если в плане заложено естественное экранирование?», «эта хрень, голубчик, вызвана особенностями системы раздельного торможения», «работа гидравлического фиксатора херовая», «отъемные части крыла с законцовками, а хвостовая часть фюзеляжа с хвостовым коком, плюс две килевые шайбы». И бедный Павел Иванович заскучал, но делал вид, что понимает, о чем они ведут речь. Туполев, кажется, раскусил его, потому что обратился с вопросом:

— Ну а у вас, мон женераль, что интересного было в последнее время?

— У нас?.. Да у нас, куда ни плюнь, все интересно и весело, обхохочешься, никаких анекдотов не надо, — ответил генерал-интендант. — Взять хотя бы лыжи...

— Лыжи?

— Ну да, обыкновенные лыжи, которыми в период суровой и многоснежной войны необходимо обеспечить бойцов по полной. И вдруг, представьте, надвигается зима, лыж достаточное количество, но на многих отсутствует стелька. Вот эта вот стелька. — И он показал подкаблучную лыжную деталь. — Всего лишь резиновая стелька, но без нее никак. Шесть лесхозов заготавливают лыжную болванку, десять предприятий производят сами лыжи, три артели изготавливают кольцо из виноградной лозы, три предприятия точат палки, одно предприятие делает крепления и стяжки для кольца, другое — металлические скрепки для кольцевой стяжки, третье — штыри и оковку для палки, четвертое занимается исключительно монтажом лыжной палки, пятое мастерит пряжки для крепления. — Он перевел дух. — И так далее. Но никто не производит эту несчастную стельку. Возникает проблема, которая только кажется маленькой. После долгих мытарств удается достать в торгующих организациях несколько тонн гладкой резины, и начинается изготовление специального приспособления для насечки этой резины. И лишь через две недели удается наладить производство лыжной стельки. А в это время уже все вокруг занесло снегом, и, пока производство налаживали, приходилось где только можно изыскивать резину: в банях, в больничных санпропускниках, в гостиницах — короче, везде, где имелись резиновые коврики. И только представьте, какие всюду в связи с этим возникали скандалы! Мат-перемат, на наших сборщиков смотрят как на чокнутых: «Вы что, совсем сдурели, черти полосатые?!»

Архангелы остановились, Туполев и Фалалеев поразмышляли, вообразили себе картинки в банях и гостиницах и дружно рассмеялись.

— Что, правда, так и было? — недоверчиво спросил великий авиаконструктор.

— Товарищи архангелы, я вас уже поставил в известность, что имею прочную репутацию зануды, не умеющего ни врать, ни привирать, ни присочинять. Я всегда уныло говорю правду, и только правду.

— Матку, — добавил Туполев.

— Ее самую.

— Эта матка весьма опасная штука, в нашем справедливом государстве за нее запросто можно попасть на нары. Сказал правду-матку, получи срок двадцатку.

— А вы, кстати, как определили, что наш Станислав Юрьевич стукач?

— Мы, сидельцы, этого персонажа за версту чуем. По запаху определяем.

— И чем же они пахнут, Андрей Николаевич?

— Чем-чем? Говном!

— Прямо вот так?

— И никак иначе. Поехали дальше. Анекдотики он травит. Сначала невинные, потом завернет про вождей. Ты посмеялся, а утром — приглашаем вас, уважаемый, смеяться дальше на нары. Кунц... Скунс он, а не Кунц! Помяните мое слово, он еще завоняет.

Они продолжили не спеша скользить лыжами по доброму подмосковному снегу.

— А с мазями для лыж не было проблем? — поинтересовался Фалалеев, уводя разговор с неприятной темы.

— С мазями у нас все на мази, — усмехнулся Драчёв. — А здесь они сухие, потому что всю свежую мазь