Альпийские снега - Александр Юрьевич Сегень

в резиновой попоне, и в ящик пускают горячий пар, отчего все, кроме головы, оказывается как бы в бане, поры расширяются, и тогда к пару добавляют углекислый газ. После первой процедуры Павел Иванович вернулся в номер, лег, блаженно уснул и проспал пять часов кряду, едва успел на ужин. После второй тоже поспал, но уже не так самозабвенно.

По окончании первой недели он чувствовал себя настолько хорошо, что испытывал стыд по поводу своего дальнейшего пребывания в Архангельском. Уже нестерпимо хотелось броситься в работу, он чувствовал себя дезертиром, наслаждающимся жизнью, в то время как вся страна, обливаясь кровью, сражается с ненавистным врагом. Но доктор Чайкин вынес суровый приговор:

— Я вас понимаю, но полученное лечение необходимо закрепить. Так что смиритесь.

Давление у него нормализовалось, исчезла одышка, он перестал себе улыбаться в зеркало, непринужденно ходил на лыжах, с наслаждением плавал в бассейне, охотно слушал собеседников и сам что-нибудь рассказывал, когда гулял с другими архангелами по территории райского уголка.

В начале второй недели им устроили экскурсию. Пожилая музейная работница Валентина Петровна обстоятельно и подробно повествовала об усадьбе. Большинство достойных внимания экспонатов отсутствовало, и она показывала их фотографии, а закончив мероприятие, произнесла:

— Многие называют Архангельское «наш маленький Версаль», но я с этим категорически не согласна. Считаю, что Версаль это их французское маленькое Архангельское.

И Павел Иванович воскликнул:

— Молодец какая!

А Туполев склонился перед Валентиной Петровной и поцеловал ей руку, на что потом Кунц заметил:

— Руку целовать... Старорежимные привычечки. Вы, Андрей Николаевич, не дворянин ли часом?

— Мать дворянка, — не моргнув глазом ответил авиаконструктор. — Урожденная Лисицына. И сей факт не подвергался сокрытию.

— Понятно. Училка спрашивает: «Сиволапов, ты, говорят, из дворян?» — «Из дворян, Марья Павловна». — «Тогда понятно, почему ты не отличаешься ни умом, ни трудолюбием».

— Не смешно, — сказал Драчёв. — У меня, кстати, и мать, и жена — обе Марии Павловны. А вы «Преступление и наказание»-то прочли?

— Тягомотина, еле дошел до вашего Порфирия Петровича. Но что-то он там никак по фамилии не фигурирует. Я, вообще, не особо люблю читать.

— А мне люди из окружения Сталина говорили, что он каждый день одну-две книги прочитывает и всем советует читать побольше. Может, вы со Сталиным не согласны, Станислав Юрьевич?

— И кстати, Владимир Ильич Ленин тоже был дворянином, — сказал Туполев.

— С какой это стати? — возмутился Кунц.

— А с такой, что его отец Илья Николаевич Ульянов дослужился до чина действительного статского советника, который в Табели о рангах соответствовал чину генерал-майора и давал право на потомственное дворянство.

— Ленин дворянин? Смотрите не ляпните это где-нибудь еще! — предостерег возможный стукач.

Чем здоровее становился организм Павла Ивановича, тем сильнее грызла его тоска по жене и дочкам и тем чаще доставал он их фотографию, где девочки в матросках, и подолгу ими любовался, предаваясь воспоминаниям.

В свои тридцать лет Павел Иванович стал крупным военным начальником — руководителем снабжения всего Сибирского военного округа. А выглядел совсем еще юношей, сколько ни пытался напускать на себя важности и говорить баском.

— И ничего, — строго поддерживала его жена, — Александр Македонский к тридцати годам разгромил Великую Персию и стал царем Азии. И вряд ли при этом он не выглядел юным.

Новосибирск продолжал обустраиваться, и перед новым, 1927 годом на углу Красного проспекта и Семипалатинской улицы открылось здание Сибкрайсоюза потребительских обществ, с ризалитовым фасадом, второй и третий этажи занимали учреждения, квартиры и огромный зал собраний, а весь первый сверкал витринами — здесь расположился самый большой в городе магазин. Такого роскошного выбора товаров сибиряки еще не видывали. Причем товаров не только советского производства, но и американских, английских, немецких. Здесь Павел Драчёв купил жене самое модное британское кашемировое платье, с нисходящей талией, заканчивающееся кружевным воланом, и шляпку-клош.

— Купили вашей маме мешок и горшок, — сказал он дочерям.

Но хоть он и называл такое платье мешком, а такую шляпку горшком, соседка Искра Громова чуть не сдохла, когда впервые увидела Марию в обновках:

— Да вам, роза-ругоза, не в наших совдепиях щеголять, а по Парижам! И не с таким мужем, а с Дугласом Фэрбенксом. Вылитая Мэри Пикфорд.

— Мне и с таким мужем очень хорошо, — ответила роза-ругоза, беря под ручку своего комбрига, как раз в этот миг вышедшего из подъезда. — Кстати, он мне все это и покупает, а не Дуглас Фэрбенкс.

— Отсталые вы люди, — фыркнула Искра. — Можно и друг друга любить, и свободнее быть в отношениях с другими. «Любовь — как стакан воды, дается тому, кто его просит». Слыхали такую фразу? Вам напомнить, сколько раз мы живем на свете?

— Послушайте, Искра, — сказал комбриг. — А вы знаете, как эту теорию стакана воды критиковал Ленин?

— Разве он критиковал? — удивилась соседка.

— Еще как. Он писал, что от этой теории наша молодежь взбесилась, стакан воды стал злым роком для многих юношей и девушек, а тем, кто утверждает, что это теория марксистская, спасибо за такой марксизм!

— Надо же, как вы Ленина прям наизусть шпарите!

— Память очень хорошая, постоянно, знаете ли, с числами приходится... А недавно в газетах печатали речь наркома просвещения Луначарского, так он еще строже критикует любимую вами теорию, которая приводит к трагедиям. Многие девушки боятся, что их обвинят в мещанстве, и поддаются сексуальным домогательствам со стороны юношей. А потом с ребенком на руках оказываются никому не нужны.

— Ну, это дуры! — фыркнула Искра. — Которые не умеют беречься.

— А которые умеют и бросаются от стакана к стакану, по-моему, просто порочные женщины и вращаются среди таких же порочных мужчин, — припечатал комбриг Драчёв. — Пойдем, Мария.

— Погодите, — не дала им хода соседка. — А что такое, по-вашему, порочные? Это чисто буржуазная чушь: если человек свободен в поступках, сразу — порочен.

— Если поступки порочные, то он порочен, — сказала Мария.

— Любовь не порочна!

— Любовь, но не блуд, — поставил точку Павел. — Читайте Ленина и Луначарского.

И они отправились на танцы в зал собраний Сибкрайсоюза. Молодые и красивые. Он — в военной форме, она — в мешке и горшке, от которых все женщины тогда с ума сходили.

— В сущности, что такое мода? — рассуждал Павел. — Та же униформа. И все