Дело капитана Cоловьева - Юрий Маркович Нагибин

только жалела, щедро, по-женски жалела человека, сперва подарившего ей жизнь, потом отнявшего, когда мертвеющими губами уверяла в своей любви и верности. Она не знала, что истина откроется на операционном столе, она хотела расплатиться с Соловьевым за его хорошее.

— Товарищ майор, — послышался тихий, вежливый голос сержанта. — Откомандируйте меня в часть. — Столь же убежденно и просто он только что уверял, что на фронт ему нечего спешить.

— Опасаетесь встречи с Соловьевым?

— Да, — подтвердил он серьезно. — Не простил я ему ни Тони, ни ребенка нашего. Он горячий, может резкость сказать, зачем погибать лишнему человеку?

— Ладно, — сказал я, — сделаем. Вы только сами на него не кидайтесь.

— А зачем? — холодно сказал сержант. — Войне горючее нужно.

Я выполнил его просьбу. Больше мы не виделись. Сержант вскоре погиб в боях под Синявином, где была прорвана Ленинградская блокада.

А вот с Соловьевым мне довелось встретиться много лет спустя. Это случилось в старинном городке Суздале, куда я приехал причаститься русской старины. После осмотра Покровского монастыря, в чьих стенах разыгралось невиданное в человечестве надругательство над женщиной — беременной Соломонией из рода Сабуровых, которую муж ее, государь Василий III, насильно постриг в монахини за «бесплодие», я решил подкрепиться. Неподалеку от центра находился ресторан, оформленный под старинную русскую харчевню: там стояли нарочито грубо сбитые столы и лавки, еда подавалась в глиняных горшочках, а квас — в кувшинах. Гардероб обслуживала носатая старуха в кокошнике и шушпане. Я сдавал ей пыльник, когда ввалилась компания охотников. Огромные в своих брезентовых плащах и болотных сапогах, с ружьями в кожаных чехлах, заплечными мешками и сетками, набитыми дичью, пахнущие лесом, торфом, порохом и кровью, они производили много ядреного мужского шума: басили, прокашливались, харкали, что-то роняли, шмякали, в них ощущалась та наивная показушность, какой отмечены все городские охотники.

В узком, продолговатом зале ресторана-харчевни они заняли ближний от меня столик и сразу начали громко требовать официантку, похожую на царевну Несмеяну. Прошло немного времени, и я почувствовал на себе слишком пристальный взгляд одного из охотников. Я сразу узнал Соловьева. Он сильно изменился: от его цыганской поджарости не осталось следа, хотя горячие цыганские краски сохранились, сейчас он скорее напоминал левантинца средних лет: дородность, несколько томная красота большого смуглого лица, широкая неспешность жестов.

Соловьев долго вглядывался в меня, томясь ускользающими образами былого. Я знал, что он злится на свою безпамятность, но не хотел облегчить его муки. Все же он принудил свой мозг отыскать меня в давно утраченном времени. Он кинулся ко мне с шумной сердечностью, обнял, ткнул в щеку твердым ртом и потащил за свой стол. Он познакомил меня с друзьями, называя запросто «майором», а их — уменьшительными именами. Дружелюбно «тыкая», заставил пить водку и какую-то медовуху, вспоминал Волхов, болота, леса, бомбежку, и даже легчайшего облачка не промелькнуло по его чистому, загорелому челу. Он почел нужным сообщить друзьям, что майор, «вот этот самый», вызволил его из беды, и как-то плутовато подмигнул мне. Друзья никак не отозвались на это известие и вскоре затеяли страстный, грубый спор о егере, разбившем тетеревиный выводок. Воспользовавшись тем, что Соловьев, отлучился в буфет за папиросами, я незаметно ушел.