Донбасский меридиан - Владимир Георгиевич Нестеренко

– В школе Менделеев был мой кумир. – Таня знала мамину страсть выговориться дома, перед ней, как собеседнице, ибо там, в кабинетах, ужасно утомляют однообразные разговоры о патологиях, мерах борьбы с ними и ничего для души. – Я перечитала все, что смогла добыть об академике. Его дочь Любовь Дмитриевна – жена Александра Блока. Но за красавицей Любой постоянно волочился символист поэт Андрей Белый. Я ненавидела этого лысого человека, как третьего лишнего, а вот Блока полюбила ещё больше, когда прочитала его цикл «Стихи о Прекрасной Даме», прототипом которых была его незабвенная супруга. Во многом одаренная, Любовь Дмитриевна наизусть читала перед громадными аудиториями в Питере поэму «Двенадцать». Возможно, благодаря ей поэма передавалась из уст в уста и стала знаменитой, принеся славу автору. Ну, это для разгрузки, теперь давай держи дневной отчёт по химии.

– Мамочка, помилуй, у меня жар!

Ирина Тимофеевна, статная, слегка отяжелевшая, носящая платья свободного покроя, но, как и раньше, стремительная и взрывная, словно ужаленная вскочила с дивана, ахнула, прикоснулась губами ко лбу дочери, одновременно заметив лихорадочный блеск глаз.

– Да, что-то с тобой творится невообразимое! В такой-то момент! Покой и только покой с долей снотворного, к счастью, температуры нет.

Ирина увела дочь в спальню, где который уж год стояли две кровати с шифоньером. Одна, широкая супружеская, но осиротевшая, вторая односпальная, Танина. Девушка разделась до нижнего белья, поймала оценивающий взгляд мамы, будто ей вновь понравилась безупречная фигура дочери, улеглась. Мама заботливо укрыла легким одеялом, достала из тумбочки таблетку снотворного, дочь приняла её. Ирина Тимофеевна вышла из спальни, принялась звонить Наде.

– Мама, Надя ничего тебе не объяснит, мы не виделись со вчерашнего дня, – сердито и громко сказала Таня. – Она мне надоела сегодня своими звонками. Потому номер я заблокировала.

Мама всё же переговорила с Надей. Ничего толком не выяснила, да и не могла что-то понять, поскольку не с чего. Таня под действием снотворного медленно погружалась в забытье, цепляясь за вопрос: почему на неё нахлынули чувства к незнакомому парню, ведь среди одноклассников есть броские юноши, да и сосед по подъезду, студент Сергей, при встрече с нею мил, кажется, неравнодушен. Она отвечает ему с холодной любезностью, не более. А вот вчера в сквере произошло необъяснимое! Она разговаривала с мамой в кухне, потом в комнате на диване, а душа её, так же как и сейчас, витала возле беседки, высматривая место, где он сидел, резал фигуры. Стружки не видно, скорее всего, собранные его руками и упрятаны в пакет и рюкзак, что говорило о его аккуратности. Завтра она побежит в сквер к беседке, и если его там не будет, то станет расспрашивать деревья о нём, о его личности, о том, что он думает о ней…

Ночью набежали тучи, долго хмурились, как дедушка над кроссвордом, и утром раскатисто грянула гроза, почти над ухом у Тани. И она проснулась. Шёл восьмой час. Знала: мама укатила в поликлинику. В широкое окно балкона барабанили упругие струи дождя. Таня, набросив бежевый халат, прошла в кухню, на столе увидела обязательную записку мамы с просьбой отлежаться в непогоду с учебником в руках, если нет консультации. Есть. Ей тащиться в школу необязательно, вопросов нет. Другое дело сквер, пожалуй, туда бежать тоже незачем: кто будет там бродить или сидеть в беседке в такую мокреть? И загрустила, уселась на стул без желания приготовить завтрак. И воспрянула, в записке: значилось: «В холодильнике третья пицца». Она достала стряпню, разогрела в микроволновке и съела её с кофе с молоком. Блаженство! У мамы в молодости такого фарта не существовало, бесконечная готовка на семью не только надоедала, но и раздражала.

«Все же позвоню Надюхе, – решила после завтрака, – уж точно она заведёт разговор о парне. Так хочется о нём что-то слышать!»

Людмила Ивановна – мама Игоря, очень спокойная, интеллигентная дама на несколько лет моложе мужа, пережила некогда страстное увлечение Виктором и вошла в то ровное с ним отношение, какое наблюдается у порядочных супругов, переросшее в крепкую дружбу от совместной обеспеченной жизни. Сын был тем великолепным звеном семейной прочности, каким явились первые чувства любви к Виктору Васильевичу, с чего и возникли их сердечные отношения. Безоглядная любовь к Игорю усиливалась с его взрослением и стала смыслом её жизни. Выйдя из декретного отпуска, устроилась на работу экономистом в этом же районе с тем, чтобы сначала водить сына в детский сад, затем в школу. Ей предлагали карьерный рост в другом районе, но она отказывалась. И только тогда согласилась, когда Игорь стал старшеклассником. В последние годы никогда не приезжала на обед: слишком далеко от дома, передвигалась, в отличие от мужа, на автобусе. После работы он часто за ней приезжал, но с возвращением сына мама птицей летела домой, заказав такси на двоих с коллегой, тоже живущей в их микрорайоне. Выходило накладно, но она не могла иначе, муж же часто задерживался по службе и поездка могла затянуться, кроме того в пробочной городской ситуации застрять не мудрено. Спасибо мужу, что он выкраивал время во время обеда и мог приезжать за Игорем в сквер, откликнувшись на просьбу сына находиться в погожие дни до часу дня в беседке. Это было неудобно и хлопотно, но ради исполнения желания Игоря родители готовы на всё. Людмила Ивановна видела, что Игорь нервничает, настаивает на том, чтобы его возили в сквер. Мог бы и сам добраться, но не хотел, чтобы коляска мозолила глаза прохожим, бросающим сочувственные взгляды и роняя вздохи. Самому же прятать коляску за деревья не получится.

Нет, это не эгоистические требования, а жажда свободы, если хотите, того мира, в котором он находился до своей трагедии. Сергей, его школьный товарищ, теперь студент третьего курса, не оказался на войне лишь потому, что рождён осенью и успел до призыва в войска поступить в институт. Игорь майский. Насколько же причудливы и капризны обстоятельства, влияющие на судьбу человека! Упрекнув однажды Игоря в своём необдуманном поступке – подписании контракта – семени будущего горя, он упрекнул и её, свою маму, родившую его в мае, а не осенью, как Сергея. И она, едва не потерявшая дар речи от такого вердикта сына, больше не смела заикаться на эту болезненную тему. Из-за любви к сыну она всё же согласилась с неизбежность его выбора – контракта,