Избранное. Романы и повести. 13 книг - Василий Иванович Ардаматский

Возле своего дома Борька остановился:

– Ну, чумовые, пошли вместе в военкомат?

Мы промолчали и не торопясь пошли дальше.

– Борька и соврет – недорого возьмет, – сказал Леня.

Я свернул к своим воротам, а Леня пошел дальше – он жил в переулке.

Дома радиотарелка пела что-то боевое, неразборчивое. Потом духовой оркестр сыграл марш и мужчина начал читать стихи. Наверняка Борька соврал про войну.

Мамы не было, у нее на заводе сегодня проводили воскресник. Я пошел к тете Лене.

– Борька Лузгин говорит, что война, – сказал я.

Тетя Лена включила свою тарелку и сердито посмотрела на меня:

– Ты что дурацкие шутки шутишь?

Я не успел ответить – радио говорило о войне.

– Что же это будет? Что будет? – вдруг закричала тетя Лена и начала запихивать в шкаф свое шитье.

– Юрик не у тебя? – спросила в окно мама. Вся вымазанная в глине, она тяжело дышала – наверное, бежала.

Потом, прижав меня к груди, она гладила меня по волосам и приговаривала:

– Сынок мой единственный… Слезинка моя… Ты не бойся, я тебя не дам в обиду, не дам.

– А я и не боюсь, – сказал я. – И ты, мама, не бойся, и вы, тетя Лена.

И тогда они обе заплакали.

5

Прошло ровно пять военных месяцев. Как известно, немцы вошли в Ростов 21 ноября 1941 года…

Фашисты! Мне снилось само это слово – мохнатое, грязное, рычащее. Сердце надрывалось от лютой ненависти, когда радио рассказывало о том, что они творили на нашей земле. Мы, ребята, запоминали имена героев нашей армии, о которых коротко и словно второпях сообщало радио. И завидовали Борьке Лузгину – он выполнил свое обещание и уехал на фронт.

Мама все лето работала на заводе, а потом завод остановился, его должны были куда-то увезти. Но все равно мамы целыми днями не было дома – она рыла окопы и противотанковые рвы возле нашего города.

Война была все ближе и все страшней… Радио передавало названия все новых и новых городов, захваченных фашистами, и я знал – эти города совсем недалеко от Ростова. По нескольку раз в день объявляли воздушную тревогу, и я, сидя в подвале нашего дома, с замирающим сердцем слушал уханье фугасок и трескотню зениток. Я мог целый день неподвижно просидеть дома, тупо слушая радио и вздрагивая от каждого звука на улице. Было очень страшно, и я без конца повторял вслух: «Только бы пришла мама», «Только бы пришла мама»…

Она возвращалась, начинала готовить еду, рассказывала городские новости, и страха как не бывало. Однажды она пришла и весело сказала:

– Ну, Юрик, их все-таки остановили. Вот бы, дай бог…

Уже уехала на Урал к сестре тетя Лена. Уехал со своей семьей и мой первейший дружок Леня Дикарев. Мамин завод тоже увезли на восток, мама говорила, что скоро туда поедем и мы. Все самое необходимое для эвакуации уже было упаковано в два тяжеленных чемодана. Последнее время, уходя утром из дому, мама просила меня никуда не отлучаться. Каждую минуту мы могли уехать.

Что произошло затем и почему мы с мамой так и не уехали, – я не знаю до сих пор. Когда мы жили уже в Германии, я несколько раз спрашивал у нее, как это случилось, но она не отвечала, лицо ее каменело, становилось злым.

Однажды мама ушла на завод, но вскоре вернулась – бледная, раздраженная.

– Тащи чемодан, – сказала она и сама взяла другой. Возле нашего дома стояла телега, в которую была запряжена худая лошаденка. Здоровенный парень в хорошем черном пальто, из-под которого выглядывала грязная рубашка, увидев нас, растопырил руки:

– Уговор, гражданочка, дороже денег. Плату вперед!

Мама поставила чемодан в грязь, вынула из сумочки деньги и сунула их парню. Он неторопливо пересчитал бумажки, почему-то спрятал их в кепку и нахлобучил ее на голову. После этого он сам погрузил чемоданы, ловко вскочил на телегу и крикнул:

– Поехали!..

Когда телега тронулась, он обернулся к нам:

– Давай, давай! Держись за дроги, легче будет идти.

И мы пошли сзади, держась за телегу. Грязь чавкала под ногами. С неба сыпал серый холодный дождь. Парень матерно ругал лошадь, которая еле передвигала ноги. Не знаю, сколько мы так шли, но, когда уже начало смеркаться, приблизились к железной дороге. Подъехав к самым путям, парень остановил лошадь, быстро снял чемоданы и, весело крикнув «пока», уехал.

– Стой у чемоданов, – сказала мне мама и пошла куда-то вдоль линии.

Вскоре к тому месту, где я стоял, подъехал грузовик, из которого вылезли человек десять, все тоже с чемоданами.

Ко мне подошел пожилой человек в кожанке.

– Ты чей? – спросил он.

Я назвал свою фамилию.

– Порядок. – Мужчина повернулся к своим. – Все точно – это пацан Веры Коробцовой.

Вернулась мама.

– Ничего не поймешь, – устало сказала она. – Я дошла вон до той будки. Там сидит часовой. Ни о каком эшелоне он не знает.

– Ясно. Солдат – не генерал, – сказал пожилой в кожанке. – Раз сказано здесь, значит, здесь…

Мы мокли тут под дождем всю ночь – никакого эшелона не было. Утром пожилой в кожанке и молодая женщина пошли в город. Немного распогодилось, но стало холодно. Колючий ветер хлестал в лицо, проникал