Новые и старые войны. Организованное насилие в глобальную эпоху - Мэри Калдор

места, где есть надежное электроснабжение или собственные генераторы. К этой карте будут все меньше и меньше применяться те правила, которыми дипломаты и другие политические элиты вот уже несколько веков упорядочивают мир. Решения главным образом будут исходить изнутри самих культур, подверженных действию этих решений [292].

Тезис Каплана по существу детерминистский. Несмотря на то что он справедливо игнорирует геополитические решения хантингтоновского типа, отталкивающиеся от государствоцентричных допущений прошлых времен, имплицитно он разделяет гипотезу Хантингтона о том, что перспективы иметь государственное управление зависят от эссенциалистских допущений в отношении культуры. Поскольку он свидетельствует о коллапсирующих государствах и не мыслит альтернативных форм власти на глобальном уровне, то в его сценарии ничего не говорится ни о безопасности, ни о легитимности, кроме как в отдельных произвольных случаях. Как и Хантингтон, Каплан оплакивает ушедшие времена холодной войны, говоря, что в будущем мы, возможно, увидим в ней интерлюдию между насилием и хаосом, наподобие золотого века афинской демократии. Свою книгу он заканчивает, признаваясь в беспомощности:

Весь мой опыт говорит о том, что у нас нет некоего генерального решения этих проблем. Мы здесь ничего не контролируем. Общества становятся все более многолюдными и сложными, а поэтому идея того, что глобальная элита вроде ООН сможет проектировать действительность «сверху», не менее абсурдна, чем идея того, что благодаря политической «науке» хоть какие-то из этих проблем могут быть решены научным путем [293].

Космополитическое управление

В противоположность упомянутым выше подходам, проект космополитического управления (cosmopolitan governance), или, как называет его Ричард Фальк [294], «гуманного управления» (human governance), порывает с предпосылкой политических образований, привязанных к конкретной территории. Это такой проект, который исходит из гуманистической универсалистской перспективы и который преодолевает размежевание глобального и локального. Как я писала в шестой главе, в его основе лежит альянс между островками цивилизованности, упоминаемыми Капланом, и транснациональными институтами. Здесь не существует границ в территориальном смысле. Но есть политические границы – между теми, кто поддерживает космополитические гражданские ценности, выступает за открытость, толерантность и гражданское участие, с одной стороны, и теми, кто связан партикуляристскими, эксклюзивистскими, зачастую коллективистскими политическими позициями, с другой. В XIX веке в международной политике доминирующими расхождениями были расхождения национальные, связанные с территориальным определением нации. В ХХ веке их сменили идеологические расхождения между левыми и правыми или между демократией/капитализмом и социализмом, и они также оказались привязаны к территории. Расхождение между космополитизмом и партикуляризмом не определимо в территориальных терминах, даже несмотря на то, что каждый отдельный партикуляризм заявляет свои собственные территориальные претензии.

Это не проект, предназначенный для некоего единого мирового правительства. Кантианское понятие о праве гражданина мира основывалось на предпосылке федерации суверенных государств: право гражданина мира было, в сущности, набором правил, одобряемых всеми членами федерации. По сути, здесь предлагается некая форма «глобального присмотра» (global overwatch). Можно представить ряд политических образований, привязанных к конкретной территории, от муниципалитетов и национальных государств до континентальных организаций, которые действуют в рамках набора общепринятых правил и в соответствии с определенными стандартами международного поведения. Рабочая задача международных институтов заключается в том, чтобы гарантировать выполнение этих правил, в частности во всем, что касается прав человека и гуманитарного права. Подобно тому как все больше признается вмешательство государственных властей в семейные дела для прекращения домашнего насилия, точно так же похожий принцип получил бы применение и в глобальном масштабе.

В каких-то смыслах космополитический режим уже существует [295]. Транснациональные НПО ведут мониторинг и привлекают общественное внимание к преступлениям против прав человека, к геноциду и другим военным преступлениям, и международные институты тем или иным образом реагируют на это. Чего до сих пор недостает, так это контроля за выполнением. Собственно, мой тезис состоит в том, что космополитический режим должен быть подкреплен некоторой формой правоприменения, что подробно разбиралось в шестой главе. Действительно, это заполнило бы вакуум безопасности и повысило бы легитимность международных институтов, позволяя им мобилизовать общественную поддержку и действовать также и в других областях: например, связанных с проблемами окружающей среды или бедности. Конечно, международным институтам понадобилось бы повысить степень их подотчетности и прозрачности и выработать демократические процедуры для санкционирования применения легитимной силы. Недавние предложения о реформировании ООН, включающие одобрение программы «Обязанность защищать», создание постоянных полицейских сил и комиссии по миростроительству, одобренные на саммите ООН в 2005 году, это первые робкие шаги в данном направлении. Таким же шагом является учреждение Международного уголовного суда. Конечно, все эти институты часто принимают решения в пользу доминирующих государств и справедливо обвиняются в двойных стандартах, однако же само их существование дает шансы на возникновение альтернативных подходов. Суть здесь, конечно же, в том, что подобно тому, как развитие новоевропейского государства сопровождалось симбиотическим процессом, благодаря которому изменялись представления о войне, административные структуры и легитимность, точно так же благодаря подобному, хотя еще явно хрупкому, процессу, подразумевающему рост административной ответственности за укрепление космополитических норм, уже идет развитие космополитического управления и, более того, демократии.

Каковы же следствия данного подхода с точки зрения дебатов о европейской безопасности? Любая структура безопасности должна быть инклюзивной, а не эксклюзивной. Структура «с границами» – это структура, которая имплицитно делает акцент не на космополитическом правоприменении, а на внешней защите от общего врага. При построении Европейского союза все время существовали противоречия между разными концепциями Европы. Одна концепция – это Европа как сверхдержава в процессе становления. Всегда существовал лагерь европеизма, который видит в этом проекте некий способ повернуть вспять упадок великих европейских держав. Многие европейские политики уже давно высказываются за общую оборонную политику, поскольку они уверены, что у Европы есть потенциал, чтобы стать сверхдержавой, соперничающей с США. Подобная политика выстраивала бы структуры обеспечения европейской безопасности по образцу тех же самых структур у государств-членов, только больше и лучше. Подобная концепция рисует себе перспективу усиления объединенных вооруженных сил ЕС в традиционном режиме обороны, так чтобы ЕС мог быть либо партнером, либо конкурентом США. Согласно этому подходу, главные угрозы для Европы, как и для США, представляют государства, обладающие оружием массового поражения и/или укрывающие террористов. Основные требуемые доктринальные изменения связаны с технологическим прогрессом – от войны как «платформы» к войне как «сети» [296]. Однако внешняя оборона ЕС, или даже НАТО, не защитит страны ЕС от распространения новых войн, напротив, она будет рассматривать страны по ту сторону границы как потенциальных врагов. Страны победнее, с менее устоявшимися политическими институтами, возможно мусульманские и/или православные, были бы тогда назначены аутсайдерами. Маловероятно, что это создаст новый цивилизационный порядок