Новые и старые войны. Организованное насилие в глобальную эпоху - Мэри Калдор

рекомендаций о том, как действовать внутри этой системы, оно порождает некую разновидность фатализма или детерминизма в отношении будущего. Напротив, критический или нормативный подходы к политологии учитывают влияние человеческого фактора. Они основываются на том допущении, что люди сами творят собственную историю и могут выбирать свое будущее, по крайней мере в каких-то определенных рамках, которые можно анализировать.

Ниже я обрисую некоторые возможные способы мыслить о безопасности, которые проистекают из конкурирующих политических образов будущего, в основе которых лежат те или иные представления о природе современного насилия. Одним из этих образов является восстановление мирового порядка на основе реконструкции некоей разновидности блоковой системы, в которой расхождения на основе идеологии замещаются расхождениями на основе идентичности. Этот подход отталкивается от реалистичных представлений о международных отношениях, где главными участниками выступают политические власти, привязанные к конкретной территории, а новые войны трактуются как некий вариант старых войн – как геополитические конфликты. Наиболее известный пример этого типа мышления можно найти в книге Сэмюэля Хантингтона «Столкновение цивилизаций», где он предлагает вариант блоковой системы на основе культурной идентичности (вместо идеологии) [281]. Этот образ наиболее близок к тому, на чем остановилась администрация Буша, а возможно, и «Аль-Каида».

Второй образ будущего можно описать как неомедиевизм [282] или как анархию, и он эксплуатирует постсовременное неприятие реализма [283]. Сторонники данного направления мысли признают, что новые войны нельзя понять, используя старые термины, но в то же время они не в состоянии выявить в новых войнах какую-либо логику. Они трактуются в смысле гоббсовской «войны всех против всех» [284]. Этот образ является, по сути, отчаянным средством выйти из положения, признанием нашей неспособности анализировать глобальные события. Наконец, третий образ будущего основывается на более нормативном подходе, отталкивающемся от того тезиса, который был высказан в защиту космополитизма в предыдущей главе.

Столкновение цивилизаций

Концепция Хантингтона представляет собой вариант блоковой системы, где источником легитимности является культурная идентичность – приверженность тому, что он определяет как исторические цивилизации. Его книга привлекла так много внимания, потому что выразила то, что, как многие уверены, существует в виде невысказанных убеждений части политического истеблишмента, в частности тех кругов, чьи средства к существованию зависели от холодной войны. Это была некая попытка заново внести комфортную определенность биполярного мира и сконструировать новую угрозу, заменяющую коммунизм. Наверное, можно сказать, что «Война против терроризма» представляет собой некий прообраз подхода Хантингтона. Исламский терроризм сравнивается с тоталитарными учениями фашизма и коммунизма [285]. Демократическому, либеральному и, как подразумевается, христианскому Западу приходится оказывать этому учению военное сопротивление точно так же, как он противостоял фашизму и коммунизму во Второй мировой и холодной войнах, в постоянной конфронтации, которая, согласно Дональду Рамсфелду, возможно, продлится 50 лет. Тем, что «Войну против терроризма» поставили в один ряд с холодной войной, разношерстная банда фанатиков, преступников и потерянных молодых мужчин, известная как «Аль-Каида», была возведена в ранг грозного врага вроде Германии или Советского Союза.

Хантингтон полагает, что мы вступаем в мультицивилизационный мир, в котором связующим механизмом для обществ и групп государств будет культура, а не идеология. Как указали многие критики, Хантингтон довольно невнятно объясняет, что имеется в виду под культурой, хотя очевидно, что ключевым определяющим элементом для него является религия. Итак, Запад – это христианство, но исключительно только католицизм и протестантство. Он непреклонен в том вопросе, что Турции нельзя позволить присоединиться к ЕС, поскольку это мусульманская страна, и считает ошибкой членство Греции, православной страны; согласно Хантингтону, Греция определенно не входит в состав западной цивилизации. Очевидно также, что для него ключевыми гарантами цивилизаций являются государства. Он подчеркивает роль «стержневых государств», например, США – для Запада и Китая – для Азии.

Он определяет шесть или семь цивилизаций (синская, японская, индуистская, исламская, западная, латиноамериканская и, возможно, африканская). Однако господствующее расхождение, которое придает облик глобальному порядку, пролегает, по его мнению, между Западом и исламом либо между Западом и Азией. Ислам рассматривается как угроза по причине роста населения и того, что Хантингтон считает мусульманской «предрасположенностью к насилию». Азия рассматривается как угроза по причине быстрого экономического роста, ставшего возможным благодаря тому, что Хантингтон называет «бамбуковой сетью» этнических китайцев. С точки зрения Хантингтона, Запад – это американские политические убеждения плюс западная культура. Он придерживается того взгляда, что западная культура гибнет и обязана защищать себя от чуждых культур; в частности США и Европа обязаны сплотиться, как это было в период холодной войны.

Главным источником насилия предстает то, что Хантингтон называет «войнами по линии разлома». Он полагает, что межобщинные конфликты являются данностью современного мира; иными словами, в отношении новых конфликтов он принимает примордиалистскую концепцию. Согласно Хантингтону, масштаб этих конфликтов растет отчасти по причине коллапса коммунизма, а отчасти из-за демографических изменений. (По его мнению, война в Боснии была главным образом следствием более высокого уровня рождаемости у мусульман.) Когда в межобщинные конфликты вовлекаются разные цивилизации (как в Боснии и Герцеговине), они становятся войнами по линии разлома, вызывая к жизни то, что он называет «синдромом родственных стран». Соответственно этому, Россия оказалась участницей боснийского конфликта на сербской стороне, Германия – на хорватской, а исламские государства – на боснийской. (Его немного сбивает с толку поддержка Боснии Соединенными Штатами, что не вполне соответствует его концепции, однако это можно объяснить ложным влиянием унаследованной универсализирующей политической идеологии.) Иными словами, новые войны должны считаться частью доминирующего цивилизационного столкновения, а сверхдержавы-патроны должны быть заново созданы на основе культурной общности, а не идеологии.

Хантингтон весьма критичен в отношении глобальной универсализирующей миссии, изображая себя культурным релятивистом, и в то же время он глубоко оппозиционен к мультикультурализму. Он полагает (ссылаясь на крайнее напряжение американских вооруженных сил на момент войны в Заливе), что у США больше нет потенциала для того, чтобы действовать в качестве глобальной державы, и что их задача состоит в защите западной цивилизации в мультицивилизационном мире. Кроме того, он считает, что права человека и индивидуализм – это чисто западные феномены и мы не имеем права навязывать западные политические ценности обществам, которым это чуждо. В то же время он полагает, что у США существует задача сбережения западной культуры внутри самой страны. Соответственно, он мыслит некую разновидность глобального апартеида, при котором относительно гомогенные цивилизации, сплоченные «сверху» стержневыми государствами, становятся взаимными стражами международного порядка, путем взаимной конфронтации помогая друг другу сберечь чистоту соответствующих цивилизаций. Иными словами, он предлагает некую форму блоковой политической мобилизации на основе эксклюзивной идентичности: «В более масштабном столкновении, глобальном „настоящем