Измена. Без права на помилование - Игорь Григорьевич Атаманенко

Ознакомительный фрагментЛеня, стоп! Ты полагаешь, что этого неотразимого Бруно Гольдмана консул изучает в плане вербовки?! Окстись, Леня, ты просто наивняк! — выругал себя Полещук за ранее выдвинутые и, как теперь ему казалось, опрометчивые предположения. — Вспомни, как консул буквально прожигал тебя взглядом, будто лазером, во время твоих пикировок с Гольдманом. А как он заерзал на стуле, когда ты пару раз похлопал доктора по плечу!..

Фогель влюблен в доктора, он ревнует тебя к австрийцу и даже не пытается этого скрыть! Стоп! А может, у этих арийцев любовный роман! Что ж, вполне может быть, что эти двое страдают „болезнью английских аристократов“… Во всяком случае, поведение консула — красноречивое тому свидетельство… Все, с завтрашнего дня вплотную занимаюсь этими двумя персонажами!

Значит так, телеграммы-молнии в Центр, а пока придут ответы, надо максимально изучить эту любовную парочку через местную агентуру… Ведь если я на правильном пути, консул с доктором должны где-то встречаться — не в казино же они любовью занимаются!..

Так, кто у меня из агентов имеет подход к гостиницам? Ну да, конечно, недавно завербованный агент „Чанг“, он же — полицейский! А что если эти „голуби“ предаются любовным утехам на вилле доктора? У консула негде — гэдээровские дипломаты живут, как в общежитии, в одном доме… И в этом случае мне поможет „Чанг“. Напустит страху на прислугу доктора — они и выложат все как на духу. Впрочем, и напускать не нужно — аборигены, они все заодно и против бледнолицых… В общем, агент получит исчерпывающую информацию, ибо ни одно любовное свидание, как его ни шифровать, в каких условиях максимальной конспирации его ни проводить, от челяди никогда не утаить. Следы греха остаются всегда: измятые или испачканные простыни и наволочки, забытый в ванной комнате перстень, чужие волосы в гребне хозяина, да мало ли что еще, о чем может знать только прислуга! Словом, вперед и только вперед, Леня!

А если консул все-таки мой коллега и изучает австрияка в плане вербовки, тогда что? — капитан в раздумье потер лоб. — Идея! Надо опередить Фогеля, закрепив за собой права на Гольдмана… Всегда есть тот, кто старается сильнее!

Короче, кем бы ни являлся консул, даже если у него роман с доктором, мне ничто не мешает завербовать эту „голубую парочку“ и заставить работать на себя… К тому же на связи у меня еще не было эстетствующих арийцев-извращенцев! Н-да, дела… Удалось ли кому-то еще, кроме меня, обнаружить в Непале, на задворках мировой цивилизации, такую коллекцию явных и тайных сотрудников спецслужб, да еще и „голубой“ окраски? Нет, конечно. А мне вот удалось!

Стоп! А что это там доктор говорил о моей с ним случайной встрече? Уж не путаете ли вы, герр Гольдман, меня с кем-то? Ладно, дослушаем выступление доктора до конца, а там видно будет…»

* * *

— Когда я прибыл, чтобы освидетельствовать труп и составить заключение о смерти, — продолжил свой рассказ доктор, — я уже знал наверняка, что мне предстоит иметь дело с так называемым диалогическим видом самоубийства, это когда в конфликт потенциального самоубийцы включено еще какое-либо лицо, которое, как правило, и является причиной психологического кризиса, корнем зла. В таких случаях уход из жизни совершается потерпевшим из желания вызвать к себе сочувствие или собственной смертью наказать обидчика. До конца доводится лишь небольшое количество таких самоубийств, и то чаще всего по несчастливому стечению обстоятельств: собирался припугнуть, но допустил либо передозировку, либо поспешность…

Как это, кстати, и произошло с беднягой Альдо… Он накинул себе петлю на шею и повесился в столовой своей виллы в тот самый момент, когда там обычно появлялся мажордом, чтобы накрыть на стол. Мажордом замешкался в винном подвале и, когда вошел в столовую, было уже поздно…

О том, что я столкнулся именно с такой шантажно-демонстративной попыткой самоубийства, свидетельствовала и составленная покойным предсмертная записка, в которой он просил прощения за свой поступок, у кого бы вы думали? Нет, не у Господа Бога и не у своих родителей… Он просил прощения у своей возлюбленной!

— Но при чем здесь итальянец и его возлюбленная, если мы собираемся выстроить линию обороны против русского! — перебил Гольдмана поляк.

— Послушайте, пан Каменский! — не выдержал консул. — Вы или молча выслушайте до конца доктора, или сходите проветриться, пока мы здесь без вас примем решение!

И, перейдя с английского на немецкий, Фогель витиевато выругался и попросил доктора продолжить.

— Надо сказать, господа, что для меня самоубийство итальянца не было такой неожиданностью, как для его коллег из посольства… Дело в том, что незадолго до своей смерти Бевилаква обратился ко мне, и я консультировал его в качестве психоаналитика или психотерапевта — суть не в определении характера консультаций, а в том, что мне удалось выяснить о его взаимоотношениях с любимой женщиной…

— Герр Гольдман, а кто она, как ее зовут? — опять не выдержал поляк.

Доктор не успел ответить, потому что Фогель, отбросив дипломатическую этику, заорал, как фельдфебель на плацу. Да так громко, что Полещук выхватил из ушной раковины микрофон с такой поспешностью, будто это была пчела.

— Вы закроете наконец рот, пан Каменский, или мне на правах старшего попросить вас уйти?! Послушайте, а может, вы хотите сорвать нам игру с русским и поэтому всячески мешаете герру Гольдману? Тогда убирайтесь отсюда немедленно, трус!

— Ну что вы, герр консул, как можно так обо мне подумать… Впрочем, извините… Нервы, понимаете ли… С этого момента я нем как рыба! Прошу вас, герр Гольдман, продолжайте… Считайте, что меня здесь нет!

— Итальянец рассказал мне историю своей любви, — пересев в другое кресло, подальше от поляка, продолжил австриец, — и вот что выяснилось, господа… Я, с вашего позволения, опущу не относящиеся к самоубийству Альдо подробности его знакомства с этой роковой женщиной, скажу лишь, что инициатором их отношений был не он — его возлюбленная. Хотя, как мне признался итальянец, он страстно желал этой связи, но сам бы никогда не решился сделать первый шаг…

И дело не только в том, что женщина была ослепительно красива, она вдобавок была много старше Альдо. Он догадывался об этом, но не подозревал, что разница так велика — тринадцать лет. Ему было двадцать пять, ей — тридцать восемь. Роковое число, потому что ее дочери тоже было тринадцать… Но об этом он узнал позже, а сначала они сняли виллу и стали жить вместе. Что это была за жизнь, я мог судить по отдельным высказываниям покойного.

Ну, во-первых, он мне заявил, что через три месяца

---

Конец ознакомительного фрагмента Купить полную версию книги

---