Избранное. Романы и повести. 13 книг - Василий Иванович Ардаматский

Приходим. Возле дома стоят две машины — легковая и вездеход. Толпятся солдаты. Нам приказывают зайти в дом. Заходим. За столом сидят два офицера и наш хозяин. Гитлеры смотрят на нас, а Ксешинский, не обращая на нас никакого внимания, говорит офицерам:

— Большевики в семнадцатом году в Смоленске захватили дом моей тетушки и сделали из него клуб. Доблестные немецкие войска выбросили наконец большевиков из Смоленска. Я два года вел переписку с Берлином и Смоленском, чтобы получить компенсацию за дом тетушки, и, когда дело уже шло к успешному концу, вы вдруг уходите из Смоленска! В чем дело? Как это можно?

— Новая тактика, господин Ксешинский, — отвечает со злостью один из офицеров, — и она решает задачи посложнее и поважнее дома вашей тетушки. — Офицер показал на нас: — Кто такие?

Ксешинский пренебрежительно махнул рукой:

— Мои работники.

Нас попросили подойти к столу и стали спрашивать, слышали ли мы ночью гул самолета?

— Да, — отвечаем, — слышали.

— В какую сторону он летел?

— Да как же то можно знать, если он летел в небе, а мы лежали в доме на полатях?

Немцы о чем-то пошептались между собой, потом один из них говорит:

— Ночью русские сбросили здесь банду своих парашютистов. Если заметите подозрительного человека и своевременно сообщите нашим постам — премия тысяча марок. Если сами задержите — пять тысяч. Ближайший пост здесь, в доме господина Ксешинского.

На том разговор и кончился. Мы вышли из дома и направились обратно лед колоть. Посмотрел я на Владимира и, поверьте, не узнал его. Лицо красное, как в горячке. Глаза вот так раскрыты и будто слепые. Я остановился, а он и не заметил этого. Шагов тридцать прошагал один, потом обернулся и назад ко мне. Подходит и, сжав зубы, говорит:

— Ты, Збышек, как хочешь, а я пойду искать парашютистов.

Я, конечно, все понимаю, но говорю ему:

— На тысячу рассчитываешь или на пять?

Он как кинется на меня, я еле отскочил. Весь трясется:

— За такие шутки, Збышек, убить могу! Так и знай.

— Хорошо, — говорю ему, — буду знать. А искать парашютистов нельзя. Видишь? — Я показал ему на вездеход, набитый гитлерами, который мчался, направляясь к лесу. — Их ты найдешь, а парашютистов — вряд ли.

— Я буду искать по ночам, — сказал Владимир.

— И тебя сцапают или немцы, или охотники за премиями.

Владимир вроде согласился со мной, и мы часа два мирно работали.

Вдруг он швырнул лом и говорит:

— Нет, Збышек, я тебя не послушаю. Я понял: ты просто трус. Если бы ты побывал в тех передрягах, что я, ты бы уже несколько раз умер, а я жив, и только потому, что не трусил. Я буду искать своих и найду.

Спорить с ним было бесполезно, я это видел. Только сказал, что в этом деле я ему не компаньон.

Вечером Владимир тихо покинул пристройку и исчез в неизвестном направлении.

Утром его нет. Я иду к хозяину. Прихожу — он кофе пьет с теми двумя офицерами. Докладываю: так, мол, и так, работник Стаховский сегодня не выйдет, потому что он, в погоне за премией, ринулся помогать великой немецкой армии.

Реакция была самая неожиданная. Пан Ксешинский начал кричать на офицеров, что по их вине он лишился не только тетиного дома в Смоленске, но и должен теперь терять работников.

Когда немцы поняли наконец, что произошло, они переглянулись. Один из них встал из-за стола, подошел ко мне, взял меня за лацкан пиджака, встряхнул и спрашивает:

— Кому побежал помогать твой приятель?

Отвечаю ему:

— Скажу хоть тысячу раз. Он весь день вчера только и говорил, что о премии, и к ночи окончательно решил идти помогать великой немецкой армии.

Немец смотрит на меня, как кот на ежа: и верит и не верит.

Спрашивает:

— Ну, а ты чего с ним не пошел?

— Я, — отвечаю, — рассудил иначе. Если уж великая армия великого фюрера не может отыскать тех бандитов, так я и подавно. И потом, пан Ксешинский не даст соврать, он нам по договору на весь год только одну пару обуви дает, а нигде так обувь не рвется, как в лесу.

После этого разъяснения офицер вытолкал меня в шею из дому. Очутившись во дворе, я сказал сам себе: «Ну, Збышек, ты сделал для Владимира все, что мог. Остальное зависит от бога».

А дальше все произошло так, как только в кино бывает.

Гляжу — немцы на мотоцикле везут Владимира. Руки у него закручены за спину, лицо в синяках.

Конвоиры с двух сторон подхватывают его — и в дом. Я — за ними.

Солдаты чего-то докладывают офицерам. А я молчу и глазами показываю Владимиру: дескать, что, получил по зубам? Я тебе, дураку, говорил, что получишь…

Тут делу помог пан Ксешинский. Он накинулся на Владимира. Машет кулаками и кричит:

— Дармовых денег тебе захотелось, а честно работать не хочешь?

Немецкие офицеры тоже бардзо разозлились, выгнали солдат и приказали им возвращаться в лес, а потом взялись за Владимира.

Как только они его ни называли: и осел без ушей, и еще по-разному. Оба офицера точно состязались в брани. А я стою за спиной у Владимира и шепчу ему: «Терпи, терпи, терпи!»

И он вытерпел. Потом весь день мы с ним працевали. Он не заговаривал, а я ничего не спрашивал.

И опять дни потянулись за днями. О случившемся Владимир никогда не вспоминал. Он вообще стал очень молчаливым.

Парашютистов, судя по всему, гестаповцы так и не поймали. Они будто сквозь землю