«За други своя…». Хрестоматия православного воина. Книга о воинской нравственности - Е. Ю. Голубева

Настоятель, семидесятилетний маститый старец, украшенный сединами, с длинной бородой, с огненными блестящими очами и благоговение вдыхающим челом, приглашал престарелого, изнемогшего нашего вождя в келью для отдыха. «Нет, святой отец, – воскликнул он, – я и все мои дети, трудящиеся за алтарь Господень, томимся голодом; но веди нас в храм, да воспоем хвалу Спасшему нас, а потом уже на трапезу». Молебствие началось; и кто из нас не пролил с отцом нашим, преклонившим колени, чистых слез благоговейного глубочайшего благодарения тому Неисповедимому, Чья десница вознесла нас из пропастей на этот верх столпа небесного, лучезарного балдахина Своего.

На трапезе блюда с картофелем и горохом и какая-то рыба пресытили нас лучше всех пряностей обеих Индий[224]. И какое зрелище!.. два старца – Суворов и приор – сблизились сердцами, как будто бы они вместе состарились и поседели, беспрестанно друг друга обнимали…

Войско, отдохнув, укрепив себя пищей, низверглось с молитвой в новые зияющие пучины (с. 28-32).

Князь Александр Васильевич не мог увидеть бедного или нищего, чтобы не сделать ему подаяния. А так как у него никогда не было при себе денег, и счетов своим приходам и расходам он во всю жизнь не читал, то весьма часто занимал у предстоявших.

Однажды, во время обеда, вошел нечаянно в горницу девяностолетний нищий, приходивший ежедневно к хозяйке дома за подаянием. Увидев многочисленное собрание, он испугался и хотел было уйти. Но князь вскочил сам, усадил его и угощал. Тотчас занял несколько червонцев, велел составить складчину. Русские щедры – старец со слезами признательности удалился. Тут с чувством произнес он (Суворов. – сост.): «Добрые друзья мои, кто теперь благополучнее: сей ли старец, получивший от нас дары, или мы, подкрепившие болезненную его дряхлость? Только тогда, когда человек простирает на помощь ближнему руку, уподобляется он Творцу».

Но когда у него в другой раз просил милостыню здоровый, то он велел купить ему топор, сказав: «Руби дрова – не умрешь с голоду» (с. 32-33).

В Праге прихожу я с бумагами к генералиссимусу и слышу, что он очень громко с кем-то разговаривает по-немецки; подождал я с час, наконец, вхожу и вижу его беседующим с раненым австрийским солдатом. Он расцеловал его и отпустил. «Это, – обращаясь ко мне, – гусит, или богемский брат. Давно желал я подробнее узнать об этой секте. Он пересказывал мне предания о сожженном основателе их учения Яне Гусе и о многих любопытных обстоятельствах и гонениях, которые они претерпели за свою веру. Я благодарю теперь Бога, что никогда такая реформационная горячка не посещала нашего Отечества: всегда религия у нас была во всей чистоте и кто не знает, что Сын Божий никогда не повелевал мечом или огнем насильственно крестить жидов или язычников? И в Турции, в праздном моем уединении заставлял я толковать себе Коран и увидел, что Магомет пекся не о Царствии небесном, а о земном. Нам предоставлено увидеть новый, также ужасный феномен – политический фанатизм!!! Но на чужбине, заметь» (с. 35-36).

Разговаривая о музыке, один генерал делал свои замечания, что надлежало бы уменьшить число музыкантов и умножить ими ряды[225]. «Нет, – отвечал князь, – музыка нужна и полезна… Она веселит сердце воина, равняет его шаг; под нее мы танцуем и в самом сражении. Музыка удваивает, утраивает армию. С Крестом в руке священника, с распущенными знаменами и с громогласной музыкой взял я Измаил» (с. 44-45).

В сражении при Треббии солдат Митрофанов взял со своим товарищем в плен трех французов. Подбежавшие наши солдаты хотели было их в ярости изрубить, но Митрофанов не допустил, сказав: «Нет, ребята, я дал им пардон. Пусть и француз знает, что русское слово твердо».

Митрофанов был тотчас представлен [главнокомандующему] и на вопрос Суворова: «Кто тебя научил быть таким добрым?» – отвечал: «Русская азбука: С, Т («слово», «твердо») и словесное вашего сиятельства нам поучение: «Солдат – христианин, а не разбойник». С восторгом обнял его фельдмаршал и тут же на месте произвел в унтер-офицеры (с. 60-61).

В пылу Новийского сражения[226] доносят фельдмаршалу, что в сию минуту убит майор Корф, которого он знал и любил еще в Польскую войну. Он перекрестился, прослезился и воскликнул: «Вечная память достойному, храброму Корфу! Завидна смерть на поле брани за Отечество. Будем молиться за упокой души его; но да не прогневим ропотом Бога, сотворившего нас смертными. Его святая воля!» Дал шпоры лошади и полетел за победой (с. 71).

Князь Багратион рассказывал за столом у генералиссимуса об одном старом, заслуженном солдате, который принес ему пять червонных с такими словами: «Эти деньги достались мне при разделе добычи от моих товарищей; но Бог послал их девяностолетним родителям моим в Нижегородской губернии. Сделайте милость, ваше сиятельство, прикажите их к ним туда отправить по этому адресу». Что князь тотчас и исполнил. Александр Васильевич, восхитясь этим поступком, велел привести солдата и, расцеловав его, произнес: «Спасибо тебе, христианин, что ты помнишь заповедь Божию: чти отца и матерь твою». Узнав, что он был с ним в турецких и польских походах, вскрикнул князь: «Давай мне за него дюжину рекрут – нет, мало, и сотни не возьму. Поздравляю тебя унтером». «Благодарю, Ваше Сиятельство, – отвечал солдат, – я неграмотный, служил рядовым, прикажите мне умереть в рядах». Суворов, обернувшись ко всем, сказал: «Где это услышим?» (с. 72-73).

В упорных и решительных сражениях бывают такие минуты, когда обе стороны ощущают слабость средств своих, бесполезность напряжения и сил истощение. Наблюдение[227] этой единственной минуты доставляет успех и славу. Суворов одним взором усматривал движение рядов и душ русских воинов. К этой минуте нравственного ослабления у него был всегда запас. В самом жару сражения под неприступными высотами Нови Суворов увидел это расположение душ; немедленно отдал приказ к нанесению неприятелю последнего удара и, когда все войска двинулись, герой сказал: «Велик Бог русский! – Я победил Моро!»

Некоторые полководцы умели побеждать, а не умели пользоваться победой. Суворов и удачу врагов употреблял в пользу себе. Когда подан был знак к переправе через реку Адду, в то самое время несколько отважных русских гренадеров бросились на суда, неустрашимо принялись за весла и, по темноте ночи, в несколько минут пропали из виду. Вскоре с противного берега услышали беспорядочную пальбу: разные огни засверкали сквозь кустарники. Прозорливый Суворов тотчас догадался, что неприятель зажег передовые суда. Опасность [для] русских воинов, переплывших Адду, обратил он в предвестие победы. «С