Избранное. Романы и повести. 13 книг - Василий Иванович Ардаматский

— Молодец, что явился точно, — сказал он. — Садись. Смотри, за три дня мама успела тебя откормить и выхолить. Мама есть мама.

— Главное — отоспался, — сказал Самарин неправду — почти всю минувшую ночь он глаз не сомкнул, все думал о Люсе и ничего толкового придумать не мог. Еле дождался восьми утра, чтобы идти сюда — пусть в эту неразрешимую ситуацию ворвется служба. Тогда все как бы само собой станет на свое место. Будет служба, а это сейчас для любого самое главное — война ведь.

— А пока ты спал, мы опять отступили, — тихо произнес начальник. — Ну ничего, они еще захлебнутся в своей крови! — добавил он с такой яростью, что Виталий невольно глянул на него. — Да-да, Самарин, захлебнутся! — повторил он уже мягче. — И ты должен в это верить, как я.

— А я и верю, — ответил Виталий,

— Есть решение, Самарин, направить тебя в спецшколу. Это тоже наша школа, но с другим уклоном. Звание, которое тебе было присвоено, остается при тебе, но в школе оно тебе не надо. Между прочим, твой опыт хождения по вражеским тылам может тебе еще пригодиться. Отчет написал?

Виталий положил на стол свой отчет.

Начальник накрыл его рукой и пальцем прошерстил странички:

— Ого, наворочал сколько!

— Наверное, многое не нужно.

— Это мы посмотрим — увидим. Школа находится не в Москве, так что дома тебе часто бывать не придется, но разок-другой отпустят. Знаешь тут памятник Воровскому в тупичке?

— Знаю.

— Иди туда, увидишь там зеленый автобус, номерной знак 3911. Тебя ждут. Сразу поедешь в школу.

— Но... — начал Виталий.

— Не прощался с мамой? С девушкой? — перебил его начальник и спросил: — Где твой дом?

— На Таганке.

— Так и быть... — Начальник вырвал листок из календаря, написал на нем что-то и протянул Виталию: — Дашь это водителю автобуса. Скажи ему свой адрес. На прощание с мамой пять минут. Все. Дай руку. Удачи тебе, Самарин. Иди...

Школа располагалась в дачной местности. Кругом высоченные сосны, то и дело слышен слоновий рев электричек и замирающий вдали их рокот. Общежитие было в деревянном двухэтажном доме с резными наличниками под крышей и на окнах, Говорили, будто это была дача какого-то сановного попа. Учебные занятия проводились в новом одноэтажном, похожем на барак здании, скрытом в густой зелени. Курсантов было человек сорок, и все они были, в общем, однолетки Виталия. Куда и зачем их готовят — знать им пока не положено, даже запрещено говорить об этом друг с другом. Но как ни было сверхстрого это правило, на другой же день, когда поблизости не оказалось начальства, все говорили, что им предназначена работа во вражеском тылу.

На третий день в школу приехал тот начальник с Лубянки, и теперь Виталий узнал, что его зовут Иван Николаевич Урванцев.

Они уединились в одном из учебных классов, сели за стол друг против друга.

— Необходим разговор по твоей докладной, — сказал Иван Николаевич, вынул ее из портфеля, положил перед собой и разгладил ладонью.

— Там, наверно, много всякой чепухи, — сказал Виталий. — Вы сказали: писать подробно, и в голову лезло всякое. И потом...

— Минуточку, Самарин, — прервал его Урванцев. — Сразу договоримся: в нашем деле чепухи не бывает, и вообще предоставь-ка оценивать твою работу мне. А пока отвечай на вопросы! — Это было сказано достаточно строго, чтобы Виталий весь внутренне подтянулся. Урванцев стал перелистывать его докладную, и Виталий увидел, что ее страницы испещрены пометками синим карандашом. — Вот... Эпизод с Карандовым... Было ли что-нибудь подтверждавшее, что он действительно работал снабженцем?

— Что ж тут могло быть? Документы он мне не показывал...

Урванцев недовольно поморщился:

— Всякая работа, Самарин, оставляет в человеке свой след, и надо уметь этот след увидеть. Самое элементарное — он когда-нибудь о той работе рассказывал?

Виталий напряг память:

— Разве один только раз — когда я порадовался, как он ловко добывает шамовку, он засмеялся и сказал: «Все-таки я снабженец».

— Так... А еще?

Виталий долго думал, Урванцев терпеливо ждал.

— Однажды он еще сказал, что снабженец — крылатая профессия, можно всю страну облетать, пока прокурор не остановит.

— Ну видишь? — обрадовался Урванцев.

— И он еще добавил, что сам он прокурора дожидаться не стал и ушел с той работы по собственному желанию. А только для меня главным были его политические высказывания и то, как он видел войну.

— Подожди, Самарин, к этому мы придем в свой час. Употреблял ли он в речи какие-нибудь слова, идущие от той его профессии? Лексикон человека частенько может сказать о нем больше всяких справок.

— Я за этим не следил.

— Как же не следил? Ты же обнаружил чужие слова в лексиконе пожилого лазутчика, выдававшего себя за рядового солдата?!

— Это как-то само бросилось в глаза.

— А впредь ты сам об этом думай, тебе не раз придется иметь дело с людьми, о которых ты будешь знать очень мало, и тогда понадобится делать все, чтобы узнать о них хоть чуть-чуть побольше.

Вот так была проработана вся его докладная, работа эта продолжалась и весь следующий день.

Все, что Иван Николаевич говорил Виталию, в общем, сводилось к одному — умению познавать человека по его поступкам, по его поведению, речи, черточкам характера и даже по жестам. А разве не этому учили его и в юридическом? Незаметно для Виталия те знания стали помогать ему в освоении совершенно нового для него дела. А Урванцев, оказывается, думал об этом раньше. После разбора он сказал:

— Ты, Самарин, возник передо мной горяченький, прямо из вражеского расположения, удачно пройдя очень не легкий путь. Ну, везение — раз, везение — два, а потом возникает уже умение, и это стало для тебя весьма полезной практической школой. Потом я узнал, что у тебя за спиной юридический — еще