«За други своя…». Хрестоматия православного воина. Книга о воинской нравственности - Е. Ю. Голубева

Подмосковные отцы-поселяне спешили благословлять в ополчение жертвенное сынов своих и, прощаясь с ними, говорили: «Умирайте, а не сдавайтесь!» Подмосковного села крестьянин Никифор Михайлов трех сынов благословил на дело ратное.

Трудно воевать с душами.

(Мы были дети 1812 года, с. 142–143)

А. С. Шишков

«Аз есмь с вами и никтоже на вы…»

Но никакие жертвы не принесли бы плода, если бы почва народного духа не была удобрена молитвой и не была орошена многотекущей водой божественной благодати.

Может быть, некоторые читатели скажут, что я излишне вооружался против плана отступления; что последовавшие события оправдали его. Нет, милостивые государи! Я и поныне остаюсь в том же против него мнении. Не он спас Россию: он приготовлял ей гибель, которую Бог обратил в ее торжество и славу. Кто мог предвидеть, что Наполеон безрассудно зайдет так далеко; что пожар Москвы омрачит, усыпит его; что праведная месть за сожжение столицы и поругание святых мощей и храмов ее, соединясь с любовью к отечеству, ополчит руку дворян и народа неутолимым гневом и мужеством; что неожиданно позовется к войскам искусный, опытный полководец; и наконец, что зима необычайно лютыми морозами вооружится вместе с пушечными и ружейными огнями истреблять остатки бегущих неприятельских полчищ? – Нет! Не человеческий ум предузнал и вычислил эти последствия; но десница Божия гордые врагов наших мечты и наши более для них, нежели для нас, выгодные предначертания превратила им в пагубу, а нам во спасение. Во всю эту войну она многократно являлась, творя такие чудеса; и надпись на медали[241] справедливо гласит: «Не нам, не нам, – но имени Твоему!»

(России двинулись сыны, с. 135)

Н. Б. Голицын

Офицерские записки

Сравнение разных видов храбрости показывает, что благоразумно поступает тот, кто основывает ее на крепком камне соблюдения заповедей и веры в Бога.

Арьергардные дела с некоторого времени становились упорные: 24-го числа августа в направлении от Колоцкого монастыря к деревне Шевардино большая часть армии князя Багратиона вступила в бой.

То было первое действительно жаркое сражение, в котором случилось участвовать, и я счастливо отделался от такой опасности только контузией в лоб, причиненной пулей, которая пролетела через мою фуражку. Тут я имел случай испытать, как впечатления могут быть различны, смотря по обстоятельствам, в которых мы находимся. Когда по приезде моем в армию я был так неожиданно поражен зрелищем всех раненных, сделавшихся жертвою битвы под Островно, то мне представлялось, как будто бы невозможно возвратиться с поля сражения иначе, как в подобном положении. Но когда я тут испытал на себе, что можно выдержать самый смертоносный огонь и остаться ни убитым, ни тяжело раненным, то я уверился, что уцелею несомненно после всех сражений, в которых доведется впоследствии участвовать.

Счастлив тот, который на войне может в том увериться, потому что он тогда сохраняет все спокойствие и присутствие духа, необходимое на поле сражения. Впрочем, по моему мнению, такая уверенность и надежду на невредимость посреди опасностей может поселиться только в том сердце, которое совершенное передается на волю Божию. Что до меня, то пример оправдал сие правило, ибо мне довелось впоследствии участвовать, по крайней мере, в пятидесяти схватках, битвах и сражениях, и, кроме убитой подо мною лошади в Кацбахском деле[242], я никогда не получил малейшей царапины. Само собою понятно, что я здесь разумею только о тех, которые не отвергли христианское чувство, потому что есть храбрость, которая может быть основана на совсем противоположном образе мыслей. Например, Наполеон, которому никто не откажет в неустрашимости, возражал тем, которые ему советовали не слишком подвергаться опасностям, что то ядро, которое могло бы его убить, еще не вылито, но он верил в судьбу и предопределение.

(Мы были дети 1812 года, ч. 1, с. 145–146)

Н. Е. Митаревский

Рассказы об Отечественной войне 1812 года

Добрая нравственность выступает надежным основанием не только храбрости на поле боя, но и товарищеских отношений между начальниками и подчиненными. «Приятное настроение» последних, о котором пишет артиллерийский офицер Николай Евстафьевич Митаревский, легко переходит в возвышенное состояние духа и желание приносить добровольные жертвы на алтарь отечества, ибо никакой, даже самой суровой требовательностью невозможно сделать из воина героя.

Ночь[243] настала холодноватая, небо то покрывалось облаками, то очищалось. Полагали, что завтрашний день будет решение кровавой задачи и, разумеется, об этом только и толковали. «Не может быть, говорили, чтоб из такого дела все мы вышли живы и невредимы? Кому-нибудь из нас да надо же быть убитым или раненным». Некоторые возражали: «Не может быть, чтобы меня убили, потому что я не хочу быть убитым…». Другой замечал: «Меня только ранят…» Один молодой, красивый подпоручик сказал, указывая в открытую лазейку бивуака: «Смотрите, видите ли вы там, на небе, большую звезду? Когда меня убьют, я желал бы, чтобы душа моя переселилась туда». Этот офицер действительно был убит, но там ли его душа?.. Однако ж по настоящее время, как только взгляну на крайнюю звезду Большой Медведицы, я вспоминаю о своем юном сослуживце. Я доказывал, что в сражении обыкновенно из десяти убивают одного, а ранят двоих; следовательно, из нас шестерых должен быть убитым один или ни одного, а ранен будет кто-нибудь непременно. «И неужели я именно тот десятый, который должен быть убитым?» – говорили иные. Все мы были люди молодые, я же моложе всех. Один только штабс-капитан был старше нас. Этот добрый, благородный человек служил в прусской и турецкой кампаниях и только в двенадцатом году был переведен к нам в роту. Он сказал: «Полно вам рассуждать, молитесь Богу, да спите, а там Его святая воля». И мы, хотя были и не без грешков, однако ж славно заснули, как говорится, сном праведников.

[Августа] 25-го числа, рано утром, слышно было несколько выстрелов на левом фланге, но весь день прошел покойно, по крайней мере, для нас. После обеда мне пришлось ехать на фуражировку; для людей же наших сухарей и говядины было довольно. В это время носили по бивуакам Смоленскую икону Божией Матери.

Молодость, беспрестанное движение на свежем воздухе, веселое общество, душевное спокойствие, какая-то особенная снисходительность высшего начальства к нам, молодым офицерам, что переходило и на низших начальников – все это располагало нас к приятному настроению. В нашем корпусе все, от начальника