От лица огня - Алексей Сергеевич Никитин

умчался на чердак. В комнате, у противоположной стороны печи, к которой была приставлена кровать, тут же стихла возня, и в хате наступила настороженная тишина. Илья уже понял, что неСавченко с Наталкой связывала какая-то своя история, давняя или не очень, ему не хотелось ничего об этом знать. Он осторожно разминал руку, которую, кажется, ещё и отлежал во сне.

— Проснулись, хлопцы? — звякнула печной заслонкой Наталка. — Одежда ваша пока не высохла, но утром уже сможете надеть. Сейчас разогрею картоплю, будем вечерять.

Короткий осенний день угасал. Наталка растопила печь, обошла хату, закрыла ставни на окнах и зажгла каганец. Быстро разогрела картошку, приготовленную ещё утром, размяла её со смальцем, принесла из погреба солёные огурцы и бутылку горилки.

Илья не пил до войны и на войне начинать не собирался, а неСавченко с Наталкой подняли по рюмке, потом повторили. Только теперь, осмелев, Наталка принялась осторожно расспрашивать Илью, куда же он идёт и к кому. Она знала многих в Полтаве, в Кременчуге, кого-то и в Черкассах. Наталка спросила о семье, но Илья ответил коротко, что до войны с женой и детьми жил в Харькове, а сейчас они в эвакуации, и ему точно не известно, где. Так к кому же он идёт в Полтаву? — добивалась любопытная и уже разговорившаяся Наталка. К друзьям? А кто они? Илья назвал Клаву Мишко и её мужа Кириллова. На самом деле, Диму он знал не очень хорошо, хотя несколько дней прожил у них в Вознесенском переулке, а вот с Клавой дружил ещё в Киеве, когда вместе учились в техникуме. Где они сейчас? Остались в Полтаве или уехали?

— Ой, — улыбнулась Наталка так, словно Илья последний на этой земле, до кого ещё не дошла давно уже известная всем новость. — Я их знаю, и они сейчас в Полтаве. Я же сказала, что знаю всех. Клавка когда-то через Потребсоюз заказывала для строительного института спортивный инвентарь. Она ещё с одним хлопцем из Харькова, забыла фамилию, спортивное общество в Полтаве хотела организовать.

— С Бойко? Она с Костей Бойко работала.

— Точно, — обрадовалась Наталка. — Мы тогда и познакомились. Всегда меня звали на спортивные праздники. Только я этого не люблю. Мне надо, чтоб пели, чтоб танцы были, а бегать, гири поднимать, ну, не знаю… Я не ходила.

Если бы ходила, может, и меня бы вспомнила, подумал Илья. Тысячи людей собирались на спортивные праздники, которые устраивали Клава Мишко и Костя Бойко. Сотни людей видели его на ринге. Кто знает, сколько из них смогут его узнать, а ведь достаточно одного человека с хорошей памятью и желанием помочь немцам.

— Не надо вам идти в Полтаву, — взяла Илью за руку Наталка так, словно всё это он сейчас произнёс вслух. — Евреев в городе расстреливают с первых дней. Сгоняют на улицу Шолом Алейхема и держат там. А потом расстреливают.

— Скажите мне, — вдруг воскликнул неСавченко, слушавший до этого их разговор молча. — Скажите мне, что же это делается и происходит? Куда мне теперь деваться? Вот ты, Наталка, говоришь, в Полтаву не ходить. А куда идти? Где меня не убьют? Я как пёс, как волк, везде на меня облава. В Кременчуге меня — в гетто! В сёлах меня — на виселицу! В Полтаве — опять в гетто! А из гетто — одна дорога, я её знаю, меня по ней уже гнали один раз. И не немцы гнали, а наши, я с ними в одной школе, может, учился. Что и кому я сделал, почему меня нужно расстреливать, почему меня на виселицу? Я же тут родился, я тут жизнь прожил, мне идти больше некуда.

— Это потому, Рувим, что люди у нас приучены слушать власть, — вздохнула Наталка, стараясь не встречаться взглядом с неСавченко. — У нас хорошо знают, что бывает, если идти против власти. Выучили так, что и внуки наши теперь не забудут. Сколько людей положили в двадцатые, сколько померло в тридцатые. Ты помнишь, что такое «чёрные доски»? Не помнишь и не знаешь, ты в городе жил. Власть сказала: этот колхоз — на чёрную доску, и через три месяца нет колхоза… Хочешь, честно скажу: в селе решили, что немецкая власть будет лучше советской, потому что хуже уже некуда. Немцы теперь наша власть, и надолго. Их об этом не просили, сами пришли и теперь придется с ними жить и уживаться. Приказали ловить евреев — будут ловить. Будут! Одни из страха, другие, чтобы выслужиться. Как тогда перед теми выслуживались, так теперь перед этими. А какие-нибудь третьи придут, и перед ними будут. Будут, потому что жить нужно, а не умирать героями. Кто тут останется, если все умрут героями? Вот где мой Петро? Ни я не знаю, никто не знает. Может, жив ещё, а может, самого не спросили и уже в герои записали…

— Говоришь, эти вам лучше наших, — постарался поймать взгляд Наталки неСавченко. — Да, наши так не вешали при дорогах, но они бросили нас немцам в пасть. Они же знали, что и как было в Польше, понимали, что у нас будет так же. Мы не знали, а они знали, у них же разведка, у них дипломаты, а они дружили с этим Гитлером и ни слова нам, ни полслова, ни намёка, ничего… Хорошо, я понимаю, в первую очередь вывозили заводы. Паровозы и вагоны нужны для заводов, а не для евреев. Но хоть бы сказали нам, прямо и понятно: уходите. Спасайте себя, детей, семьи! Спасайтесь сами, бегите на восток! И мы бы бежали. А они что? Ни пяди родной земли! И если бы я побежал, меня первого расстреляли бы как труса и ещё не знаю кого. А теперь что? Чем они для меня лучше?..

Илья вспомнил, как не хотела уезжать Гитл, как мучительно тяжело принимала она это решение, но кто-то же убедил её, кто-то сумел. Уехала семья Петькиного приятеля Аркаши Ресмана, может быть, ещё одна или две семьи из их двора. А остальные остались. Остались, значит погибли. Илья впервые подумал, что погиб весь их двор, весь мир, в котором он жил и рос, в котором прошло его детство. Дома, наверное, стоят, а людей нет…

Зря они начали этот разговор. Время задавать вопросы ещё не пришло. Потом, потом, после войны, когда бы она ни закончилась — через пятнадцать или через двадцать лет. Эта война надолго, может быть, на всю жизнь. Но ответы он станет искать не раньше, чем закончится война, а сейчас они ничего не меняют, они ему не нужны.

Илья попросил Наталку разбудить его рано утром. Он не стал ни