Избранное. Романы и повести. 13 книг - Василий Иванович Ардаматский

— Все-таки это ужасно, что вы не пьете. Нам было бы во сто раз интересней беседовать.

— А может, ужасно, что вы пьете? — назидательно произнес Самарин.

— Вы из клуба трезвенников? Не трудитесь, дорогой Раух. Вы же не знаете, что водка на меня не действует. Но должен огорчить вас — мои коллеги, то есть ваши немцы, тоже пьют... и еще как... — Он угрюмо помолчал. — А так у нас с вами разговор получается не на равных. И вам неинтересно, и мне.

— За то, что неинтересно вам, приношу извинения, — сухо проговорил Самарин. — Но по-моему, дело не в водке, а в том, что мы с вами из совершенно других миров, Что вам до моей коммерции, а мне — до дел ваших?

Осипов выпил и повел головой:

— Вы не правы, Раух. Мы же оба юристы. И я говорил вам, мне хочется иногда поговорить просто так, о жизни, о смерти, черт бы ее побрал. Может, о любви. Но в наше время говорить на эти темы трезвым нельзя. — Он уставился на Самарина светлыми немигающими глазами и продолжал с непонятной интонацией — не то шутя, не то всерьез: — И есть у меня к вам, Раух, еще один грандиозный интерес... Вот сидит передо мной аккуратненько одетый, по болезни штатский и меж тем образованный немчик, причем явно не очень испорченный сознанием величия своей нации. Победы германского оружия забросили его в чужой и, наверно, непонятный ему город, и одновременно негативная часть войны сделала его сиротой. Что же он думает сейчас, этот немчик, о происходящем вокруг?

— Вы обещали дать мне почитать книги, — напомнил Самарин.

— Ясно. Обиделись, Раух?

— Действительно, разговор не на равных неинтересен.

— Но во-первых, я еще не пьян. Во-вторых, ответьте, черт возьми, на издевку издевкой! Извините, наконец... и не уходите.

— Господин Осипов, мне разговаривать с вами трудно. Вы все время нападаете, обвиняете, подозреваете... Начинаешь чувствовать себя виноватым, только непонятно в чем. А ругаться с вами по вашему же методу — не в моем характере. — Самарин сказал это спокойно, с достоинством и потянулся к книгам.

— Подождите... Вы правы, это у меня есть, — покорно кивнул Осипов и, не поднимая головы, продолжал: — У нас в университете адвокатуру вел крупный ас этой профессии. Однажды он сказал, что, чем меньше он верит в дело, за которое взялся, тем агрессивнее ведет себя и выступает в суде.

Самарин удивленно смотрел на Осипова и молчал. В самом деле, как он должен был понять эту параллель? Признание, что он не верит в дело, за которое взялся? Мгновенное размышление — и Самарин делает лобовой ход, ухмыляется и говорит:

— У вас так получается, что вы не верите в свое дело.

— Да? — вяло удивился Осипов. И вдруг резко, подняв голову, спросил: — А вы в свое верите?

— Ну, у меня-то все попроще, — ответил Самарин миролюбиво, все-таки обрывать встречу было неразумно. — Вот перестали что-то мои соотечественники покупать у меня товар, и дело мое горит, и его не поправить никаким красноречием, тем более агрессивным.

— Да... Действительно, у вас это проще, — рассеянно согласился Осипов. И рассмеялся: — Вам надо бы торговать пуленепробиваемыми жилетами — стали бы миллионером. А что у вас за товар?

— Сейчас имею художественные изделия из фарфора. Прошлый век.

— Если бы вы предложили свой товар мне, я расценил бы это как издевательство.

— Ну вот, вы снова...

— Трудно со слепыми и глухими, — буркнул Осипов и крупно глотнул водки.

— Так помогите мне прозреть и обрести слух — это будет лучше, чем обливать меня желчью, — искренне попросил Самарин.

— Хорошо... — Осипов в упор смотрел на него злыми глазами. — Неужели вам непонятно, что ваша Германия катится с горы и, возможно, в пропасть?

— Замечу, что это и ваша Германия, — обронил Самарин.

— Да-да, наша с вами Германия! Русские наступают, Раух! А это значит, что ту июньскую войну сорок первого года мы уже проиграли и теперь ведем войну совсем другую, нашу сегодняшнюю позицию очень точно выражает русская пословица — не до жиру, быть бы живу.

— Вы просто пессимист, господин Осипов, — сказал с улыбкой Самарин. — И это про вас вчера очень хорошо было написано в «Фёлькишер беобахтер».

— Читал, — кивнул Осипов, — Только я написал бы статью более полезную — против слепых оптимистов... вроде вас.

— Я не оптимист, я просто несведущий, далекий от войны немчик, — продолжал улыбаться Самарин.

Они надолго замолчали. Самарин уже собирался снова попросить книгу и уйти, но в это время Осипов заговорил, смотря куда-то поверх собеседника.

— У меня сегодня была неприятнейшая беседа с одним русским. Я по работе имею дело с русскими. Причем с русскими оттуда, из нынешней России. И вот сегодня... Кто он и что он — неважно. В, общем, мой сотрудник. И важно то, что к своим сорока годам он прожил жизнь, похожую на авантюрный роман. Достаточно сказать, что в сорок первом году немецкая армия спасла его от расстрела, которого он ждал в минской тюрьме. А сегодня он отказался выполнить очень важное служебное поручение, зная, что за это я могу отправить его в тюрьму, в концентрационный лагерь, а то и к стенке, учитывая, что он слишком много знает. И он отказался. И знаете, что сказал? Это же глупость, сказал, затевать бесперспективное дело, а мне в него влезать. А когда я ему пригрозил, он засмеялся. Слышите, Раух? Засмеялся и сказал: «Ну и хорошо, будет как в той сказке — вернемся к разбитому корыту, и я кончу тем, с чего начал, — тюрьма и ожидание пули в затылок. Но вдруг вовремя подоспеют русские войска? Как подоспели немецкие». — Осипов долго молчал, продолжая слепо смотреть вверх, потом сказал: — Самое тяжелое для меня, Раух, что обвинить этого человека в трусости я не могу, не имею права. В сорок первом и сорок втором он делал для нас невероятные по храбрости вещи. И вот отчего, Раух, мне трудно сейчас быть оптимистом.

Мозг Самарина в страшном напряжении. Ему нужно внимательно следить за каждым