Дальняя гроза - Анатолий Тимофеевич Марченко

— Присматривай за ним, — кивнул он на Мишку.

— Не надо за мной присматривать, товарищ сержант, — обиделся Мишка. — Что я, маленький?

— Ну, ладно, ладно, — густо пробасил Малышев. — Ни пуха ни пера...

— К черту! — кукарекнул Гридасов и размашисто шагнул в сторону деревни. Мишка рванулся вслед за ним.

Идти было непросто. Гридасова поглощала темнота, и он то и дело скрывался из глаз. Мишка боялся потерять его и старался не отстать. Лощина, расстилавшаяся перед высотой, днем казалась ровной, как стол, накрытый плохо разглаженной скатеркой. Но оказалось, что это не так. Мишка то попадал ногой в рытвину, то спотыкался о неприметный в темноте пригорок, то застревал в ершистом низкорослом кустарнике.

Так они прошли минут десять, и Мишка недоуменно смотрел в покачивавшуюся впереди него спину Гридасова: неужто он так и будет переть во весь рост до самого танка? Словно бы почувствовав немой вопрос своего напарника, Гридасов внезапно остановился. Мишка, не ожидавший этого, ткнулся в него.

— Тихо, скаженный, — негромко охладил его Гридасов. — Не к Раечке на свидание...

Как почудилось Мишке, он долго вглядывался и вслушивался в темень, оставаясь неподвижным, будто неживым. Неожиданно Мишка понял, что он нюхает воздух.

— Отсюда поползем, — шепнул Гридасов. — Саперы наши здесь копошились. Только чтобы — без единого звука. А то он над нами, солома-полова, похохочет...

Мишка так и не уяснил, кого имел в виду Гридасов — то ли немецкого танкиста, то ли сержанта Малышева.

Они легли на траву, которая уже успела остыть от дневного зноя и на которую, видимо, ближе к рассвету должна была пасть холодная роса. Гридасов полз неторопливо, с остановками, сберегая силы и стараясь продвигаться вперед как можно бесшумнее. Мишка изо всех сил подражал ему, чувствуя, как изодрал локти, колени и живот о твердую, как жесть, землю, о колючки кустарника. Он полз, не поднимая головы и стараясь не думать о том, долго ли еще ползти. Он полностью полагался на Гридасова, уверовав в него, как в человека, не способного ошибаться. Конечно же, Гридасов подползет к танку ровно настолько, насколько будет возможно, чтобы танкисты не всполошились, и ровно настолько, чтобы не просто добросить до танка гранату, но и попасть в самую уязвимую его часть — в боковую или в хвост. Гридасов все рассчитает, все учтет.

Так рассуждал Мишка, время от времени переводя дух и вытирая рукавом взмокревший лоб, не ведая о том, что Гридасов в кромешной тьме сбился с пути, приняв за танк какое-то невысокое строение, видимо, сарайчик на краю деревни. Признаваться в этом Синичкину он не хотел и потому свернул на южный скат высоты, где и был зарыт этот проклятущий танк. Мысленно ругая себя, Гридасов пополз быстрее. Он знал, насколько коротка и призрачна летняя ночь с ее мгновенно исчезающей темнотой, будто ее с поспешной жадностью проглатывает какое-то таинственное чудовище. Не успеешь оглянуться, как ни свет ни заря выкатывается из-за трепетного горизонта круглое румяное яблоко солнца и все окрест становится зримым. И если до этого момента танк не вспыхнет синим пламенем — дело швах, придется, как паралитикам, лежать, вдавившись в землю, до самого вечера, пока снова не наплывет на высоту желанная темнота. Это ежели они, фрицы, позволят тебе лежать.

Они снова ползли, и Мишке живо припомнилось, как в первый месяц службы в роте писарей учил их ползать по-пластунски маленький вертлявый ефрейтор с черными въедливыми глазками, дорвавшийся до власти. Он жил командами, наслаждался ими, и, наверное, у него сладко щемило сердце, когда он видел, что его команды безропотно выполняются. Нужно отдать ему должное — все, что надо было выполнять на занятиях, он добросовестно, с завидным рвением показывал сам. И сейчас Мишка испытывал к нему чувство благодарности: это же он научил его ползать по-пластунски, то есть так, как ползали донские казаки-пластуны — намертво слившись с землей, левая рука вскидывается вперед, правая нога сгибается в колене; упор пяткой в землю — бросок тела вперед; правая рука — в сторону противника, левая упирается в землю — снова бросок; и все это в бешеном, почти нечеловеческом темпе. Ползать так, как ефрейтор, ни Мишка, ни его сверстники, ясное дело, не научились, но кое-что теперь, когда так пригодился ему полученный навык, Мишка уже мог, и он гордился, что ползет ничуть не хуже Гридасова. Конечно, Гридасов длинный, гибкий, за ним поспевать трудно, но Мишка все же поспевал.

Гридасов снова замер на месте, казалось, что он внезапно уснул, и это обеспокоило Мишку. Он подполз к нему вплотную, осторожно тронул за ремень. Гридасов дышал тяжело, с каким-то надрывом и не отозвался.

— Товарищ командир... — прошептал Мишка. — Что с вами, товарищ командир?

— Ну чего тебе? — грубо ответил Гридасов.

— Вам помочь? — вежливо осведомился Мишка.

Гридасов резко повернул к нему взъерошенную голову, и Мишке почудилось, что глаза его сверкнули, как злые угольки.

— Помочь... — шепотом передразнил его Гридасов. — Помощничек, солома-полова... Танк видишь?

Мишка чуть приподнялся на локтях и повертел головой. Совсем рядом, на склоне высоты, взгромоздились черные, прислонившиеся друг к другу избы.

— Нет, не вижу, — сокрушенно признался Мишка.

— Вот и я не вижу, — гневно, распаляя себя, проворчал Гридасов, будто в том, что он не может обнаружить танк, виноват единственный человек на земле — Мишка Синичкин.

Мишка расстроился. Как же так, он безоглядно уверовал в Гридасова, который полз столь отчаянно, убежденный в точности избранного им маршрута, и вот тебе результат этой слепой веры. Не понадейся на Гридасова так опрометчиво, Мишка и сам бы наметил ориентиры до цели и все было бы иначе. Но все это уже позади и ничего не поправишь. Мишка усиленно засопел, не зная, что предпринять.

— Ты не убивайся, Синичкин, — вдруг зашептал ему прямо в ухо Гридасов. — Я заплутал, я и выплутаюсь.

Гридасов успокаивал Мишку, но что-то в его голосе потеряло былую непробиваемую уверенность, и Мишка заметил, что любимая его присказка «солома-полова» теперь исчезла, будто все это говорил не Гридасов, а совсем другой человек.

Несмотря на обещание выплутаться, Гридасов недвижно, как убитый, лежал на земле.