Свои камни - Вадим Олегович Калашник

Расчистка сада работа сама по себе не простая, а такого запущенного особенно. И вскоре мы поняли почему так долго за нее не принимались. Видимо протестовало подсознание горожан.

Начав с самого утра, к обеду мы завалили спиленными сучьями и сухими ветками пости все свободное место на участке. Громадные кучи древесного мусора возвышались выше человеческого роста. И конца им не было. И не было конца работе.

К вечеру окончательно встал вопрос, что делать со всем этим мусором. Сжигать его мы не решились, стояло очень знойное лето. Вывозить было некуда и не на чем. В конце концов решили изрубить ветки как можно мельче и просто рассыпать на месте будущего огорода, чтобы следующей весной просто запахать их плугом.

Труд вышел поистине Сизифов. С раннего утра мы на двух колодах «в лапшу» рубили ветки, потом грузили их в тачку и свозили на огород перед домом. Часть ссыпали в яму позади сарая,

Сучья потолще откладывали в сторону, а хворост со звонким треском летел в разные стороны. Я так намахался, что и во сне видел, как из-под топора летят щепки. С утра мышцы у меня гудели, а отец лежал в шезлонге с намазанной пчелиным ядом поясницей. Только брат на заре укатил на рыбалку, оно и понятно ему приходилось только возить тачку.

Но наш трудовой подвиг не прошел зря. Осталась только маленькая кучка сучьев и пости чистый яблоневый сад. Сад оказался обширным и как нам сразу показалось когда-то прекрасно организованным. Во всяком случае стал просматриваться порядок рассадки деревьев. Нашлось несколько камней, совершенно не случайно лежащих на своем месте. Пустующие пространства между деревьями тоже сохраняли остатки какого-то прежнего порядка. Это скорее был регулярный парк нежели деревенский сад. Это стало для нас совершенно удивительным открытием.

– Глашенька, принеси еще дров, – сказала Мария Семеновна, отставляя в сторону кочергу. – Только в сарай не ходи, возьми в сенях, под лавкой.

– Хорошо, мама, -ответила Аглая, засовывая босые ноги в обрезанные валенки и накидывая платок.

В сенях было свежо, за окном уже стемнело и сквозь расступившиеся тучи виднелись звезды. Месяц сидел в курчавом облаке игриво выставив свой верхний рожок. Ночь была синяя, от окон шел желтый свет уютный свет и золотил верхушки сугробов.

Старый пес из дома напротив высунулся из будки издал протяжное «гав!» и снова уполз обратно. Послышался скрип снега под сапогами.

Отец Иларион вернулся домой позже обычного, ему заметно не здоровилось. Испросив у матушки чаю, он удалился к себе в комнату.

– Батюшка, что с тобой? – спросила с порога комнаты Мария Семеновна.

– Ой, Машенька, что-то у меня все тело ломит. Не иначе как в трапезной сквозняком протянуло. Вы уж там без меня ужинайте, а то, чего доброго, и вас заражу.

– Может доктора?

– Да какой же теперь доктор? Что зря людей в ночь беспокоить? Утро вечера мудренее. Ты мне подай еще чайку с малиной. Да и ложись сама. Я тут у печи погреюсь. Завтра службы нету, отдохну.

Отец Иларион сел к кресло спиной к печке и вытянул ноги, прихлебывая чай из своей обширной кружки. От тепла, мысли его снова потекли размеренно, но спокойствия не прибавили. Последний год дался ему не легко. Война, поначалу победоносная обернулась чем-то совершенно небывалым. Города наводнили какие-то болтуны, смущающие народ. Появились дезертиры, которых никто не уличал. Для него, как бывшего полкового священника, было совершенно дико, как это можно в столь тяжкий для отечества час раскачивать его изнутри.

Тревожили его и письма от Елены. И последний приезд, и ее разговоры. Тяжело было слушать все эти мудрствования из уст молодой девушки.

Отец Иларион перебирал пальцами по скатерти, думая, где он дал маху. Все ли что должен, все ли что мог, вложил в душу своих дочерей? Да и в души своих прихожан. Этих совершенно искренних русских людей. Живущих простой жизнью. Людей, которых он совершенно искренне любил и в горе, и в радости. Любил, отпевая солдат в окопах и крестя младенцев в деревянной сельской церковке. Причащая на избитом пулями бруствере и исповедуя в тишине, где огонек лампады дрожит перед иконой Богородицы. Слышат ли они его? Каждый раз выходя на проповедь он внимательно вглядывался в лица прихожан. Слышат, понимают ли? Достаточно ли он убедителен? Так он и уснул в кресле. Ворочаясь и покашливая во сне.

За стеной Глаша лежала в своей постели и прислушиваясь к тому, как отец ворочается в своей комнате, а мать то и дело встает его проведать.

Ей вдруг вспомнилось как они плыли по Волге из Астрахани в Нижний Новгород. Лето выдалось теплым, и отец почти все время сидел в кресле на самом носу пузатого пароходика.

Они с Леной бегали с борта на борт смотреть как огромные колеса с шипением и грохотом вспенивают воду и за ними тянется радуга.

Потом Глаша прибежала на переднюю палубу и уселась к отцу на колени.

– Папа, а зачем в мире вода и жидкая, и лед, и в облаках?

– Нам вода нужна чтобы жить, – ответил отец, щурясь из-под соломенной шляпы.

Он никогда не давал коротких или простых ответов, он всегда старался получить еще вопросов.

– Нет, – сказала Глаша принимая игру. – Зачем вода нужна такая разная?

– Чтобы мы, глядя на воду помнили о Божьей любви,

– Это как же?

– Ну смотри, милая, – отец покрепче обнял дочку и надел на нее свою шляпу. Вот лежит лед, а погреет его солнышко он оживает и бежит ручьем. Погреет солнышко еще и вода паром к небу поднимется. Соберется в облако, а потом прольется на мир дождем. И оживет трава и грибы, и ягоды.

– А мы?

– А как же, – усмехнулся отец. – Так и мы. Погреет нас Господь, мы оживем. С Богом поднимемся и оживим мир своими трудами во славу его.

– А если не оживим? – задумалась девочка.

– Как же это, не оживим? – возразил отец. – Обязательно оживим. От света Божьего мы как семя прорастаем. И к небу тянемся и других за собой поднимает.

– Это как?

– А как дождь поливает поле, чтобы зерно взошло. Так и мы добрым словом и делом должны пробуждать к росту своих ближних.

– А как быть, если вода в болото стечет? – спросил невысокий молодой человек сидящий рябом и слушавший разговор священника с дочерью.

– Знаете так бывает, соберется вода в яме под кустами и начнет там тухнуть. Одна грязь и зловоние, – молодой человек продолжил, не дожидаясь ответа. – Как