"Грант" вызывает Москву - Василий Ардаматский

— Ваши семейные дела меня не интересуют, — сказал Релинк, сам в это время решив, что прямо отсюда он поедет к доктору Лангману. Он уже видел, что эти две женщины ничего подлинного о Шрагине не знают.

— Прошу прощения, — Релинк встал. — Но мы должны провести обыск в комнате господина Шрагина.

Ничего важного от этого обыска он не ожидал. Шрагин не такой дурак, чтобы хранить в этом доме изобличающие его документы.

Релинк откланялся и уехал…

В самом начале разговора с Лангманом Релинк сделал тактическую ошибку. Он намекнул, что арест Шрагина чем-то угрожает доктору. Лицо Лангмана сразу стало каменным, и он сухо спросил:

— Вы видите во мне соучастника господина Шрагина, я правильно вас понял?

— Нет, — твердо ответил Релинк.

— Тогда что вам от меня нужно?

— Коротко — ваши впечатления об этом человеке.

— Мы вернулись на старое место, — поморщился Лангман. — Неужели вы не понимаете простой вещи: или я его сообщник, и тогда я полезен вам, или… вы зря тратите на меня время?

— Я слышал что-то… — Релинк заставил себя улыбнуться, — о вашем с ним сообществе… в семейном или лирическом плане.

— Как видно, в этом плане СД работает здесь хорошо, — холодно сказал Лангман. — Но все же эти сведения неточные. Мои отношения с той женщиной — мое личное дело. Но мужем ее является господин Шрагин.

— Нет у нее больше мужа. Лангман усмехнулся:

— Мне важно слышать это от нее. Только от нее. Вероятно, и это вам непонятно, — спокойно сказал Лангман и вдруг спросил: — Надеюсь, ее вы не арестовали?

— Пока нет, — сухо обронил Релинк, злорадно почувствован, что он нашел, наконец, способ заставить этого типа быть разговорчивым. — Но я никаких гарантий на этот счет не даю. Ее муж наш враг, и, как видно, очень крупного масштаба.

— Это подозрения или установленный факт? — спросил Лангман.

— К сожалению, факт. Вернее — к счастью, поскольку он уже в наших руках.

— Тогда зачем вам мои сторонние впечатления о нем, если, конечно, вы не считаете меня его сообщником?

— Я должен решить, как поступить с его женой, — ответил Релинк.

— Могу сказать одно, — с трудом преодолевая нежелание говорить об этом, сказал Лангман, — для нее этот брак не был счастливым.

— А для него? — быстро спросил Релинк.

— По моим наблюдениям, он из тех мужчин, которые просто не умеют быть женатыми и не понимают, что такое семейное счастье. Его сердце и голова во всем, что за стенами дома.

— А их брак не был ли фикцией стратегического свойства? — спросил Релинк.

— Не думаю… не думаю… — медленно ответил Лангман.

— А в этом случае, как вы понимаете, она — его сообщница, мамаша — тоже, и тогда арест их обеих неизбежен, — сказал Релинк.

— Вы не сделаете этого, — спокойно и уверенно произнес Лангман.

— Это почему же? — удивился Релинк.

— Я прошу вас не делать этого, — совсем не просительно, а почти угрожающе сказал Лангман.

— К сожалению, я не могу чьи-то личные интересы поставить выше интересов рейха, — сказал Релинк, вставая. — Я раб законов, которые придумал не я…

От Лангмана Релинк вернулся в дом Шрагина. Обыск там, конечно, ничего не дал. Сказав женщинам, что без его разрешения они не должны уезжать из города, Релинк поехал обедать. Спустя час он приехал в СД, вызвал Бульдога и спросил, как ведет себя Шрагин.

— Спокоен. Будто сидит не в одиночке, а в купе экспресса. Давайте лучше посмотрим на него здесь.

— Рано. Григоренко сюда, — распорядился Релинк.

— Он еще не очухался.

— Пусть врач сделает ему укол, и тащите. Живо!

Укол привел Григоренко в странное состояние. Он понимал, что его привели в этот кабинет на допрос, но что это означает для него, полностью не сознавал. Боль, которая оглушила его на предыдущем допросе, словно растворилась в нем, вошла во все поры его тела и, вроде, даже прижилась в нем и не лишала его больше сознания. А вот теперь ему угрожала новая боль, которой уже не раствориться, потому что он весь полон болью прежней.

Григоренко с ужасом следил уголком разбитого глаза за Бульдогом. Тех двух палачей, которые стояли позади него, он только слышал, знал, что они здесь, рядом. А вот там, у стены, на полу лежал черный, тускло лоснящийся резиновый брусок, заряженный болью. Он думал только об этом, и оттого сидевший за столом Релинк казался ему наименее опасным.

— Ну, Григоренко, продолжим нашу беседу, — негромко сказал Релинк и обнаружил, что арестованный его не слышит и смотрит на лежащий у стены резиновый брусок. Релинк усмехнулся крикнул во весь голос: — Эй, Григоренко! Внимание!

Григоренко неторопливо повернул к нему свое вспухшее лицо.

— Ты слышишь меня?

Григоренко кивнул головой.

— Тогда все в порядке. Вернемся к твоему знакомству с Грантом. Не вспомнил ты его?

Григоренко отрицательно повел головой.

— Ты что, говорить разучился? — закричал Релинк. — Отвечай, как положено человеку, языком. Не вспомнил Гранта?

— Н-нет, — Григоренко с трудом разорвал слипшиеся губы.

— Вот теперь ясно — не вспомнил. Но, может, ты знаешь его под другим именем? Внимание, Григоренко! Я сейчас назову тебе другое имя Гранта. Слушай! Его зовут Шрагин! Игорь Николаевич Шрагин!

Как ни был занят болью мозг Григоренко, все же имя руководителя группы ошеломило его, и он понял, где находится. Релинк конечно, видел, какое впечатление произвело названное им имя, и уже не сомневался, что Шрагин и Григоренко знают друг друга. Теперь надо ковать железо, пока горячо, и попытаться выяснить имена всех участников шайки. Релинк подошел к Григоренко:

— Ну, ты убедился, что мы все знаем. И право же, зря ты натерпелся от этого… — Релинк показал на резиновый брусок. — Зря, потому что Грант, он же Шрагин, уже давно сказал нам, что знает тебя.

— Этого не может быть! — вдруг твердо и ясно произнес Григоренко.

Релинк разгадал природу этой уверенности Григоренко и сказал почти задушевно, начиная новую, заранее продуманную атаку:

— Запомни на будущее: я никогда не говорю неправду. У меня просто нет времени выдумывать ложь. Итак, Шрагин сказал нам, что хорошо знает тебя. Снова не веришь? Слушай тогда какую он дает тебе характеристику: неумен, самоуверен, самонадеян, недисциплинирован. И что совсем уж обидно — трусоват. Только трусость, сказал он, могла заставить Григоренко бежать в больницу, где он и напоролся на гестапо.

Григоренко молчал. Его больной мозг кольнуло подозрение: что-то уж очень похоже на правду то, что он сейчас слышал.

Релинк подал сигнал Бульдогу, тот — своим подручным: круг, описанный кулаком в воздухе, — это знаменитая бульдожья «мясорубка».