Кавалер Ордена Золотого Руна - Альберт Акопян

Собеседники осторожно некоторое время смотрят друг на друга и, убедившись, что возражений против мифического дедушки не последует, начинают взапуски врать о том, как их предки ломали пальцами рубли, ели стекло и женились на молоденьких, имея за плечами — ну как вы думаете, сколько? — сто тридцать два года. Каких только скрытых черт не обнаруживает в людях мороз!

Что бы там не вытворяли невероятные дедушки, а тридцать три градуса — это неприятная штука. Амундсен говорил, что к холоду привыкнуть нельзя. Ему можно поверить, не требуя доказательств. Он это дело знал досконально.

Итак, мороз, мороз. Даже не вериться, что есть где-то на нашем дальнем севере счастливые теплые края, где, по сообщению уважаемого бюро погоды, всего лишь десять-пятнадцать градусов ниже нуля.

Катки закрыты, дети сидят по домам, но жизнь идет — строится метро, театры полны (лучше замерзнуть, чем пропустить спектакль), милиционеры не расстаются со своими бальными перчатками, и в самый лютый холод самолеты минута в минуту вылетают в очередные рейсы.

Глава 6.

Встречайте весну в брюках!

В сторожке управдома ревела буржуйка, пахло колбасой и вениками. В общем, было тепло, светло и уютно.

— Эх, поскорей бы весна, — мечтательно пропел Сеня, двумя ладонями обнимая кружку с горячим чаем.

— О какой весне речь, Сеня? — Остап долго смотрел в маленький черный квадратик окна. — Весны нет. Как, впрочем, и осени. Есть только ожидание лета. И зимы…

— Ну это вы слишком, Остап Ибрагимович. А как же фиалки, грачи, весенние ручейки? Ведь есть же какие-то объективные признаки перемен: день и ночь, времена года, возраст, наконец.

— Сеня, Сеня, о каких объективных признаках речь? Где начинается человек, там объективность заканчивается. Разве в твоей жизни не наступала ночь в полдень и не светило солнце в полночь? Вот, ты говоришь, весна, весна…

Остап задумался.

— А ты знаешь, Сеня, как в Москве делается весна?..

Много лет тому назад, лет пять, в витрине магазина "Октябрьская одежда", который принадлежал частному торговцу Иезикилю Вакханюку, появлялся лирический плакат:  

Встречайте весну в брюках И.А. Вакханю

"Вакханю" — потому что это было время, когда все рекламы писались в стихах.

— А что, — спросил Сеня, — действительно был такой магазин?

— Был, товарищ Изаурик, был… И есть, — неуверенно добавил Остап. — Итак, магазин у Вакханюка отняли. Плакат чуть-чуть обрезали, но все так же вывешивают в конце февраля:

Встречайте весну в брюках

Прочитав этот плакат, часть прохожих спешит оглядеть себя, дабы убедиться, что брюки на месте. Другие начинают взволнованно нюхать воздух. Но фиалками еще не пахнет. Пахнет только травочкой-зубровочкой, настоечкой для водочки, которой торгуют в Охотном ряду очень взрослые граждане в оранжевых тулупах. Падает колючий, легкий, как аллюминий, мартовский снег. И как бы не горячился обрезанный И.А. Вакханюк, до весны еще далеко. Ох, как далеко… Помню, приехал я в Москву весной 23-го…

— Ага! — по-детски обрадовался Сеня. — Весной! Значит, есть весна!

Остап с сожалением покачал головой:

— Вот и я был таким же восторженным идиотом. Если бы мне тогда сказали, что в году 7,75 времен года, причем 5,5 — это весна, я бы нисколько не удивился…

Я вышел на перрон Курского вокзала и сказал: "Здравствуй, милый, хороший город Москва! Я буду в тебе жить".

На улице, так и быть, весна: в небе гудит гигантский примус, скромнейшие в остальные 2,25 сезона девицы стреляют глазками, парни краснеют как красны девицы, лошади порхают, воробьи в жмурки играют и прочая чушь.

В кармане спичка и пол-бублика, а в голове такой весенний переполох, такая кутерьма и ералаш, что когда увидел эту стихотворную вывеску, сразу вошел и написанное потребовал. А приказчики попались без воображения.

— Вам, — спрашивают, — какие? Штучные?

— Вы мне не крутите! — отвечаю я. — Не штучные, а брючные!

— Как хотите, — говорят. — Мы только поинтересовались, потому штучными называются те, которые в полоску.

Показали. Но у меня в голове весна колесом ходит, и я отверг, дерюга! Мне поинтеллигентнее!

Показали.

— Дерюга! — говорю.

Они обижаются.

— Простите, но у нас — на полное подобие "Мюр-Мерилиза", а вы такие шарлатанские слова…

А я от воздуху прямо демон стал.

— Какие такие Лиза, Мери, Мура?! Я вам русским языком говорю: дайте мне белые штаны, как у эфиопских моряков.

Каша заварилась. Уже подплывает милицейский тип и по просьбе Муур-Подлизы берет меня за руку.

— Стыдно, — говорю я ему в восторге, — сами вы еще поросенок, а смушковый берет на голове носите! Почему, морда, не встречаешь весну в штанах Вакханю?

Тип только пуговицами заблескотал и сразу сделался официальный.

— Нам, — говорит, — такого приказа не вышло. Вы же за это пострадаете и весну не в штанах встретите, а в строжайшей изоляции. Извозчик, в 146-е отделение!

— Позвольте, — умоляю, — сделать заявление. Я, может быть, от одного воздуха пьяный!

— Смотря где дышали! — смеется тип в пуговицах.

Вот и все. Небеса на дыбах ходят, тротуары блестят, как сапоги, воробьи кричат "дыр-дыра", а меня везут в 146-е отделение на протокол.

Остап закрыл лицо руками.

— Посадили? — выдохнул Сеня.

— Отпустил через два квартала… Но я обещал рассказать тебе, как делается весна.

Остап встал и уже не садился на протяжении всего рассказа. Как натура глубоко артистичная он, сам того не замечая, говоря о зиме, дрожал у двери, а со словами о весне перемещался ближе к печке.

— После брючного магазина на борьбу с климатом выходят гастрономические магазины. В день, ознаменованный снежной бурей, — вещал Остап, ежась у двери, — в окне роскошнейшего из кооперативов появляется первый огурец. Нежно-зеленый и прыщеватый, он косо лежит среди холодных консервных банок и манит к себе широкого потребителя. Долго стоит широкий потребитель у кооперативного окна и пускает слюни. Тогда приходит узкий потребитель в пальто с воротничком из польского бобра и, уплатив за огурец полтора рубля, съедает его. И долго еще узкий потребитель душисто и нежно отрыгивает весной и фиалками, — командор шагнул к печке. — Знаешь, Сеня, может быть когда-нибудь полки магазинов будут ломиться от огурцов всю зиму. Но потребитель всегда будет делиться на широкого и узкого. И все, даже самые возвышенные идеи, планы, мечты, в конечном счете сводятся к желанию перейти из широких потребителей в узкие… Да… Через неделю в универмагах поступают в продажу маркизет, вольта и батист всех оттенков черного, серого, булыжного, грифельного, аспидного, наждачного, чугунного, коксового, торфяного, земляного, жмыхового, мусорного и того цвета, который в старину назывался "сон разбойника". Отныне не приходится больше сомневаться