Чешская сатира и юмор - Франтишек Ладислав Челаковский

вел весьма упорядоченную жизнь. Ежедневно он съедал на завтрак горшочек сливок с маковой булочкой. Утро он проводил в канцелярии, обедал по абонементу в ресторане «У Вокатых», затем возвращался в канцелярию, а после службы полчаса прогуливался с Жоли за городом, заходя на обратном пути к «Вокатым» поужинать и выпить пару пива. Правда, после этой пары он осушал еще кружку «с верхом», но всякий раз решался на это лишь после настойчивых упрашиваний остальных посетителей. Вечером, дома, он выполнял еще разнообразные гимнастические упражнения, как-то: выгибал грудь, поднимал руки, кончиками пальцев, не сгибая колен, доставал носки башмаков, балансировал табуреткой на указательном пальце и т. п., учил Жоли прыгать через зонтик, ворчал на глухую хозяйку квартиры и, наконец, уже в постели, читал какую-нибудь книгу, взяв ее наобум с полки и раскрыв на первой попавшейся странице. Единственно воскресенье заставляло пана Вашатко отклоняться от такого порядка, расписанного точно по часам; по воскресеньям, в особенности после обеда, пан Вашатко томился отчаянной скукой, тщетно пытаясь убить время насвистыванием песен, подстриганием ногтей, расстановкой своих старых башмаков по степени изношенности, швырянием шлепанца в угол, откуда Жоли приносил его в зубах, и размышлениями о том, что бы он делал, если бы был миллионером. Впрочем, летом, в хорошую погоду, пан Вашатко не испытывал таких терзаний — летом он ходил слушать военный оркестр в какой-нибудь ресторанчик с садом за чертой города.

Как видите, пан Вашатко был старый холостяк. Каким образом он им сделался — не знаю, да это к делу и не относится; могу лишь сообщить вам, что прекрасный пол был у него не в особенной чести. Он говаривал, что следует «посадить их всех в один мешок», что «самая скверная все равно всегда на поверхность всплывает», что «дурак тот, кто воду решетом мерит, но пуще — тот, кто бабам верит», и много прочих невежливых слов, при одном только помышлении о которых по спине мурашки пробегали. Строго говоря, это тоже не относится к делу, но я привел сии примеры на тот предмет, чтобы никто не тешил себя праздной надеждой на сладкие поцелуйчики и на воркующих голубочков, каковыми, по обычаю, изобилуют коротенькие рассказы.

Что же касается политических убеждений пана Вашатко — которые в нынешний век составляют чуть ли не главную черту всякого портрета, — то они были весьма сомнительны. Одни причисляли нашего героя к радикалам, другие — к консерваторам, те называли его клерикалом, эти — вольным каменщиком, третьи еще как-нибудь. Подобная пестрота происходила оттого, что пан Вашатко никогда не высказывал своей точки зрения, но лишь сопровождал суждения других людей пожатием плеч либо поправлением очков, каковые жесты каждая партия толковала в свою пользу. Охотнее всего пан Вашатко говорил о своем Жоли и очень ловко умел перевести на эту тему любой разговор, завязавшийся в ресторанчике «У Вокатых». Если, к примеру, заходила речь о программе румынской оппозиции, то пан Вашатко с большой последовательностью переводил ее на Жоли: «А вот намедни мой Жоли, господа, перепрыгнул через зонтик на такой высоте — нет, кроме шуток, именно на такой… Эй, Жоли, покажи господам, ну-ка гоп! Так, хороший, хороший Жоли, на тебе сахарку…»

Следует сказать, что действительно Жоли был пес, каких мало. Внешность он имел, правда, невзрачную, но под неприглядной оболочкой таились редкостные дарования. Он умел носить поноску, стоять на задних ногах, подавать лапку, просить, прыгать через зонтик, протягиваемый на невероятной высоте, умел кувыркаться, разговаривать по-собачьему — короче, он умел все, что можно было требовать от ученого пса. При всей своей учености Жоли был безмерно скромен, никогда не навязывался, ничего не выпрашивал, только терпеливо ждал, усевшись на хвост и устремив на хозяина прекрасные умные глаза, чтобы кто-нибудь из посетителей ресторанчика кинул ему кость либо иные какие объедки. К прочим собакам Жоли относился сдержанно, сознавая свое превосходство. Он никогда на них не лаял, никогда с ними не дружил, не дрался, и его нравственный облик был безукоризненным. Удивительно ли, что пан Вашатко так гордился своей собакой, что он привязался к ней необычайной привязанностью, на которую Жоли отвечал беззаветной любовью.

То время, что Жоли прожил у пана Вашатко, было для него золотым веком. Хозяин готов был урывать у себя самого, лишь бы сытно кормить собаку, он водил ее на прогулки, постилал ей на ночь коврик возле своей постели и недвусмысленно защищал Жоли от наскоков злой хозяйки. С того дня, как пан Вашатко, однажды возвратясь со службы, застал квартирную хозяйку в ярости гоняющейся со щеткой за его четвероногим любимцем, он всегда запирал не только входную дверь, но и ту, что вела в кухню, — дабы в его отсутствие Жоли не приходилось опасаться вторжения неприятеля ни с той, ни с другой стороны.

Теперь вы можете себе представить, какой это был удар для пана Вашатко, когда, вернувшись в один прекрасный день домой, он нашел свою комнату опустевшей: от Жоли не осталось и следа, если не считать блестящего латунного ошейника на мягкой подкладке и с выгравированной на нем буквой «В». Подозрения пана Вашатко тотчас пали на хозяйку. Он бросился к кухонной двери, но дверь была заперта и пребывала в том же виде, в каком он оставил ее утром. Что хозяйка открывала ее подделанным ключом или еще каким-нибудь другим способом, трудно было предположить, а тем более — доказать. К тому же во время допроса женщина трижды поклялась в том, что ничего не знает, утвердив тем самым свою невиновность. Окна и запоры оставались нетронутыми — да и как бы мог какой-нибудь вор проникнуть среди бела дня в обитаемый дом? Пан Вашатко обеими руками схватился за голову.

Он заявил куда следует, но и там ничего не знали о Жоли; он поместил объявления во всех газетах, расклеил извещения на всех углах — Жоли будто в воду канул.

Прошла неделя — пан Вашатко не выходил гулять, ел без аппетита, не соглашался выпить дополнительную кружку «с верхом», как ни просили его об этом завсегдатаи ресторанчика «У Вокатых», вечерами не занимался гимнастикой — он таял на глазах. Прошло две недели — и пан Вашатко уже оставил надежду на то, что Жоли когда-либо вернется к своему ошейнику…

Однажды почтальон принес письмо. Пан Вашатко удивился — письма для него были большой редкостью. Удивление возросло, когда он прочитал на почтовом штемпеле слово «Бухарест»; но кто опишет его изумление, когда, распечатав конверт, он с трудом разобрал путаницу ужасающих каракулей и составил следующие строчки:

«Бухарест, . . . . . дня.

Дорогой хозяин!

В своей «Библии человечества» Мишле