Дон-Аминадо - (А. П. Шполянский) Дон-Аминадо

светла и легка.

По Тверской ты гуляла весною.

Заскучаешь, возьму автобус

И до самой Мадлэн прокатаю!

Я ведь твой избалованный вкус.

Слава Богу, немножечко знаю…

Разве кончена жизнь уже?

Разве наша надежда напрасна?!

Почитай господина Мюрже,

Ты увидишь, что жизнь прекрасна.

А сознанье, что в нашей судьбе

Есть какая-то мудрость страданья?!

Разве это не лестно тебе?

Разве мало такого сознанья?..

Жить, постигнув, что все — Ничего!

Видеть мир. превращенный в обломки!.

Понимаешь ли ты, до чего

Нам завидовать будут потомки?!

Не сердись же, мой маленький друг.

Не казни меня гневом султанши.

Мы с тобой не поедем на юг.

Мы не будем купаться в Ла-Манше.

1920

РЕЗОЛЮЦИЯ

Хорошо бы в море бросить

Всех, кто что-то проповедует

Зачесать умело проседь.

Зачесать ее как следует.

Предоставить спор невежде.

Не вступая с ним в дискуссию.

И ухаживать, как прежде.

За какой-нибудь Марусею.

Не ходить встречать Мессию

И его не рекламировать.

Со слезою про Россию

Ничего не декламировать.

Не скулить о власти твердой

С жалким видом меланхолика.

Вообще, не шляться с мордой

Освежеванного кролика.

Но, избрав потверже сушу.

Все суметь, что юность ведает.

И взбодрить и плоть, и душу,

И взбодрить их так, как следует.

Предоставить спор невежде.

Не вести ни с кем дискуссию.

И… ухаживать, как прежде.

За какой-нибудь Марусею!

1920

ЧЕРНОЗЕМНЫЕ ПОРЫВЫ

Я в мире все, покорствуя, приемлю.

Чтоб самый мир осмыслить и постичь.

Иван Ильич желает сесть на землю.

Я говорю: садись, Иван Ильич!

По всем его движениям и позам

Я понимаю, это — крик души.

 Он говорит: хочу дышать навозом!

Я говорю: действительно, дыши!

Он говорит: я заведу корову.

Я говорю: конечно, заводи!

И, веря ободряющему слову.

Он чувствует стеснение в груди.

Так высказаться мученику надо.

Так нужен этот дружеский жилет.

Он говорит: представь себе! Канада!

Мохнатый плащ! Ботфорты! Пистолет!

Я жизнь дам иному поколенью.

Я населю величественный край!..

С участием к сердечному волненью

Я говорю: конечно, населяй!

А через час, беспомощней сардинки.

Которая не может ничего.

Он вновь стучит на пишущей машинке

И курит так, что страшно за него!

1921

ТРУЖЕНИКИ МОРЯ

«Уж небо осенью дышало»,

Уже украли покрывало

С террасы казино.

И ветер, в злости беспечальной.

На крыше флаг национальный

Уже сорвал давно.

Тромбон, артист с душой и вкусом.

Бродил с большим и страшным флюсом

На правой стороне.

Уже не ждали ветра с юга

И ненавидели друг друга,

И жили в полусне.

Рыжеволосая актриса

Избила туфлею Париса,

И он ходил, как тень.

Вино, что день, то было жиже.

И все мечтали о Париже,

Когда кончался день.

Но общей связаны порукой,

Все говорили с тайной скукой.

Участвуя в игре:

Ах, все зависит от циклона.

Пройдет циклон, разгар сезона

Наступит в сентябре.

А море бешено кидалось.

Лизало берег, возвращалось.

Чтоб закипеть опять,

Купальню смыть назло французу,

И на песок швырнуть медузу

И на песке распять.

И ночью снилась небылица.

Далекий вальс и чьи-то лица,

И нежность чьих-то глаз,

И ненаписанные стансы,

И трижды взятые авансы

Под стансы и рассказ.

И море снилось, но другое.

Далекое и голубое.

И милый Коктебель.

Курьерский поезд петербургский.

Горячий борщ, конечно, в Курске,

И северная ель.

Скорей, скорей! Уж Тула — справа.

Вот старый Серпухов. Застава.

Мгновенье… и — Москва.

— Пожа-пожалте, прокатаю! —

И вдруг я смутно различаю

Не русские слова.

И, слышу, снова бьет Париса

Рыжеволосая актриса.

Должно быть, за циклон.

Который в море хороводит.

Madame! Не бейте! Все проходит,

И все пройдет. Как сон.

1920

СЕМНАДЦАТОЕ СЕНТЯБРЯ

Правда, странно? Что за дата?

Что случилось там когда-то.

Далеко от здешних мест?

Каратыгина рожденье?

В Борках поезда крушенье?

Или просто манифест?!.

Нет, не то и не другое,

И не третье, а — иное.

Ну же! Вспомните скорей!

Неужели вы забыли?

Неужели не любили

Вы на родине своей?!

Неужели в ваших венах

Песню песней сокровенных

Никогда не пела кровь?

Неужели даже прежде

И ни к Вере, ни к Надежде

Не швырнула вас Любовь?!

Но уж к Софье?! К вашей тетке,

Чьи смешные папильотки

На чело роняли тень, —

В старый домик на Плющихе,

Где и сны, и