Операция "Шасть!" - Евгений Журавлев

Просыпаться Алексей Попов привык под колокольчики старого будильника, меланхолично вызванивающего «Степь да степь кругом». Иногда под гимн, звучащий из радиоприемника. Временами – от ласковых поцелуев какой-нибудь барышни. Но никак не под ритмичный скрип и тяжелые двусмысленные вздохи. Вдобавок мужские. Вдобавок в чужой квартире.

Ан пришлось!

Конечно, квартира была не то чтобы чужая, а друга Муромского. Да и пыхтение было вроде как его же.

Попов протер ясны очи кулаками и соскочил с кушетки. В раскрытое окно вливался свет позднего утра. На подоконнике сидела гладенькая синица и с интересом рассматривала взъерошенного мужика в одном исподнем. Откуда-то, не иначе с кухни, тянуло вкусными запахами.

Чувствуя в себе утренний наплыв сил и готовность к любым подвигам, Леха повернулся к синице анфас и оттянул вниз резинку трусов. Глаза у пичуги стали вдвое больше, чем определено для такой крохи природой. Она возмущенно застрекотала и упорхнула прочь.

Попов гордо крикнул ей вслед:

– Помни, животное, где вершина эволюции!

Бодрый скрип между тем не прекращался. К мерному дыханию добавился некий рык наподобие звериного. Заинтригованный Попов, приведя белье и прическу в относительный порядок, двинулся на звук. Путеводные фонемы привели его к дверям спортивной комнаты. Искренне надеясь, что Муромский упражняется отнюдь не с дамой, а скрип да рык вызваны невинными причинами вроде утренней разминки с гантелями, Попа просунул голову внутрь.

Как он предполагал, так и вышло: Илюха тренировался. Крепко упершись ножищами в пол, боксер лежал на дубовой скамье и с жизнерадостным урчанием жал от груди штангу. На взгляд Попова, абсолютно неподъемную.

– Признавайся, человек и домкрат, единолично справляешься с такой оказией или Фенюшка мало-мало пособляет? – входя, осведомился Леха.

Снаряд с лязгом опустился на рогатые стойки-подпорки. Каждая из них запросто могла бы заменить опору одноколейного железнодорожного моста. На часок-то точно. А то и на сутки.

Илюха без слов поиграл страшенными мышцами, как бы приглашая удостовериться, что имеющему подобную красоту счастливцу помощники в силовом тренинге только мешают. Зато Фенюшка молчать не стала.

– Вот еще! – фыркнула бестелесная девица. – Не женское это дело, тяжести ворочать, телесную твердость развивать. Бока правильной девушки либо бабенки должны быть приятными для ласковых мужских рук. А вовсе не пригодными для забивания свай, как некоторые считают.

– Верно говоришь! – обрадовались друзья. – Золотые слова! А нельзя ли твои бока как-нибудь проверить на предмет приятной мягкости?

– Обойдетесь, проверяльщики, – с заметной грустью отшутилась Феня.

Может, и не отказалась бы она от мужского ухаживания, да вот беда, боков у бедняжки не было.

Друзья, поняв причину девичьей грусти, сконфузились. Илья, то ли чтобы скрыть замешательство, то ли чтобы замолить грешок, тут же сгреб двухпудовку и начал размашисто ею креститься. Леха посмотрел на посвистывающую в полете гирю с опаской.

– Ну здоровый, ты тут заканчивай, а я пойду Никиту искать, – сказал он и бочком выскользнул из спортзала.

Направляемый в этот раз нюхом, он безошибочно добрался до кухни. Никита, одетый только в тренировочные штаны, майку-тельняшку и передник, орудовал деревянной ложкой в кастрюле. Аромат от варева поднимался феноменальный. Рядом побулькивал вовсе уж нечеловечески аппетитным содержимым прозрачный ковшик под крышкой.

Попов сглотнул хлынувшую безудержным потоком слюну и поинтересовался:

– Что день грядущий нам готовит?

– Макароны по-комиссарски, – ответил Никита. – Под фирменным соусом «кошмар язвенника».

И щедро сыпанул в ковшик молотого красного перца.

– По-комиссарски – это, видать, с мясом белоказаков и членов царской фамилии?

– Царской? Гм. Можно и так сказать, – не стал возражать Добрынин и простер указующую ложку в сторону кухонного стола. На столе среди прочего стояла вскрытая баночка из-под консервов. Буквицы на ней были сплошь нерусские. Никита изрек: – Убедился самолично, мой приятель ироничный.

Подстегнутый поэтической фразой, терзаемый научным любопытством, Леха прогалопировал в указанном направлении и сгреб банку. «La tsarevna» – заносчиво возвещала надпись на ней. По контуру этикетки шел орнамент из силуэтов махоньких упитанных квакушек – и каждая в трезубой короне. Поставщиком сырья, как и в случае с давешними маринованными рыжиками, значилась Руссия, штат Черемысль.

– Mon Dieu![6]– проронил Алексей всплывшее из каких-то неведомых глубин памяти французское восклицание. Всплывшее, нужно заметить, на редкость уместно. – Макароны с лягушатиной! А улиток ты туда, часом, не добавлял?

– Нет, – лаконично сказал Никита.

– Слава богу! – Леха рухнул на колени, вознося ладони к потолку. – О благодарю Тебя, Сущий на небеси, что Ты удержал проказливые ручонки…

– Нет. Потому что я добавил их в соус, – хладнокровно прервал его пылкую речь Добрынин, после чего изобразил восторженный гогот: – Бу-га-га!

Леха вскочил и затравленно огляделся. Полулитровая емкость из-под улиток обнаружилась тут же, на столе.

– Боюсь спрашивать, но… Как у нас насчет тараканов? Червей? Гусениц?

– У Илюхи в загашнике имеется бутылка мескаля «с гусеницей». Пойло зовется «Монте Албан», гусеница – гузано. Ею можно и нужно закусывать. Однако, Алексей… – в голосе Никиты прорезалась укоризна, – неужели ты собрался пить мескаль за завтраком?..

– Вообще-то нет, – пробормотал Попа и спешно удалился в ванную. Пока не выяснились еще какие-нибудь сногсшибательные подробности относительно меню предстоящей трапезы.