Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 51. Марк Розовский - Дорничев

«Как мало, — подумал он, — я читаю. Надо больше читать, больше… Только в этом случае я догоню своих сверстников, умчавшихся от меня так далеко».

И действительно, не прошло и полугода после этого решения, Дима собрал дома приличную библиотеку из купюр и мог провести за их чтением уже не час, не два, а целый вечер.

— Пятьсот!.. Пятьсот!.. Тысяча! — шептали его губы. — Тысяча!.. Тысяча!.. Пятьсот!

Получилось раз. Получилось два. Три. Победив в тысячный раз, он почувствовал, что надорвался в гонке, но рванул дальше. От долгого чтения денег глаза его стали слезиться. Вдруг он заметил, что читать уже не может, а если может, то только по складам. Особенно трудно ему давались теперь мелкие купюры:

— Сто… это сто?.. Не понимаю, что это? Это сто?… Или это что?.. — брезгливо спрашивал он сам себя. — Ага… пять-де-сят. Понял. Всего пять-де-сят.

Десятку он вообще не мог прочесть. Уж очень какие-то мелкие деньги для его глаз… Можно сказать, и не деньги вовсе. Добил Диму телевизор.

Из-за постоянного нажимания кнопок на пульте пальцы Димы обросли мозолями. А после нескончаемого просмотра новостей по всем каналам он вдруг заметил, что ногти его проросли когтями, а грудь стала волосатой, как у обезьяны.

— От этих передач я зверею! — пожаловался Дима Ивану. Но тот только хмыкнул.

— Чаще в сауну надо ходить. А то ты совсем, я вижу, бескультурный.

В сауне, среди тамошних хищников, Дима чувствовал себя своим. Вскоре он купил себе шикарную загородную клетку с бассейнами и кустами, из которых можно было рычать. Однажды он спрыгнул с ветки и взял в руки камень. Это был прогресс.

«Боюсь, как бы меня не пристрелили этой зимой, — думалось ему. — Охотников много!..»

С Ваней он уже не встречался. Дружить с ним было не к чему, да и само слово «дружба» он уже позабыл. Общался он теперь только со львами да саблезубыми тиграми, сидевшими в своих офисах. А любовью занимался исключительно в «джакузи» с парой-троечкой русалок, так же, как и он, имевших получеловеческий облик. В эти счастливые мгновенья ему казалось, что он не только догнал всех, но и перегнал кое-кого. Русалки смеялись, плескались, били хвостом по воде, а потом Дима жарил их на сковородке или ел сырыми, с кровью, хватая куски. Однажды ему захотелось почитать. Как раньше.

— Штука. Штука. Штука. Штука. Шту…

Он не успел дочитать.

Раздался выстрел. Откуда-то из темноты.

Тотчас в глазах Димы зажегся ослепительный свет, и он подумал… О боге. Куда идет Россия. И вообще — зачем человек живет на земле. А потом все исчезло.

2000

Лёха

Есть у меня старый дружбан, Леха зовут, не виделись мы лет сорок.

Вместе в школе учились, а тут встретились на пляже, оба в плавках, глаза горят, сердце стучит, хочется гору свернуть, да нет ее поблизости, одна река.

— Давай, — Леха говорит, — сейчас эту реку переплывем.

— Давай, — говорю я. — Только зачем?

— В знак нашей дружбы.

Ну прыгнули мы в воду с мостков. Но сначала выпили. У Лехи бутылка была. Да и у меня бутылочка. Так что реку переплыть для нас — плевое дело. Правда, Серебрянка в том месте, где мы прыгнули, была не шире Волги у Самары. Но и не уже.

Вот плывем. Метров пять проплыли, я вижу: Леха тонуть начал. Меня это сразу насторожило.

— Ты че, Леха?

— Да я плавать не умею, — говорит Леха. — Забыл тебе сказать.

— А чего ж поплыл?

— В знак нашей дружбы, я ж тебе объяснил.

Объяснить-то объяснил, а сам уже пузыри пускает.

Я тогда к нему поближе и спрашиваю:

— Может, вернешься?

Он мотает головой и тотчас опускается совсем под воду. Я тогда его за волосы и — себе на плечо. А он, дурак, еще сопротивляется.

— Погоди, — говорит. — Я сам.

Ну сам так сам. Ловлю его, подонка. Он рычит:

— Ты меня до середины только дотащи, до середины, понял?

Я ему:

— Вернись сейчас же, Леха. Я тебя прошу. В знак нашей дружбы.

Он мне в ответ приказным тоном:

— Тащи, я тебе сказал. Или что, у тебя сил больше нет, слабак?

Вот наглец. Сам плавать не умеет, а меня оскорбляет.

Но у меня выхода нет, я его, собаку, еле дотащил до середины реки.

Тут он говорит:

— А теперь брось меня. Брось, я сказал.

Я ему:

— Не брошу.

— Брось.

— Не могу бросить.

— Можешь. Ты все можешь.

— Не могу.

Начинаем, как мальчишки, драться в воде. Смотрю, он хорошо плавает, хорошо, падла, держится на речной поверхности. Я спрашиваю:

— Леха, ты че?

А он с ухмылкой:

— Это я тебя на дружбу проверял. Хотел узнать, что ты за человек. А плаваю я лучше тебя.

— Ах ты гад! — говорю я, а сам чувствую — у меня плыть дальше нет никаких сил. Начинаю хлюпать.

Вдруг под меня подныривает Леха и подставляет плечо.

Тащит. Тащит. И снова тащит.

А как десять метров до берега осталось, спрашивает:

.— Может, вернешься?.. В знак нашей дружбы?..

…Через час, отдохнув, мы плыли обратно, смеясь и совершенно самостоятельно. Вышли на пляж. Расстались. И я подумал: «Наверное, еще не увидимся лет сорок».

Эх, Леха. Друг, называется.

2001

Дискуссия о смертной казни

Началось с того, что жена сказала, не помню, про кого:

— Я б его расстреляла.

Мнения разделились. Я ей:

— Нет, расстреливать, конечно, надо, но гуманно, как в Америке: инъекцию в ногу — и привет.

Тут вмешался дед:

— В какую ногу?.. Я б ему эту ногу сначала оторвал, а потом голову отрубил.

— Голову рубить нехорошо, — отозвалась теща. — Не в Средневековье живем.

— Почему нехорошо?.. Ты ж курице голову рубишь — и ничего. А иной человек хуже курицы.

— Но бывает, и курица хорошая. Ей бы еще жить и жить, а ее раньше времени прихлопнули. Цыпленок тоже хочет жить. А не в бульон.

— Ты еще яйцо сырое пожалей.

— И пожалею. — сказала теща. — Как подумаешь, что это неродившееся живое существо…

— Так сразу его на сковородку или в кипяток — за милую душу!

— С волками жить… — поморщилась теща и пошла на кухню делать рубленые котлетки из мяса молодого ягненка.

Пришел сынок из школы, вступил в разговор:

— Я бы эту училку повесил.

— За что?

— За ноги. Пусть трое суток хотя бы перед школой повисит

— А что она тебе сделала?

— Трояк по химии в четверти вывела. И еще предупредила, чтоб я свойства серной кислоты выучил. А чего учить, я их и так знаю: вот плескану ей