Семейная книга - Эфраим Кишон

— Тихо, — ополчились на него, — музыки не слышно!

Горе побежденному! Штокс весь сжался, а мы предались прослушиванию торжественной музыки величайшего гения всех времен. Мы растянулись в креслах и были увлечены прекраснейшими мелодиями до наступления приятного головокружения. Я возвел глаза к звездам, и меня объял священный трепет: Бетховен. Такие чувства я испытывал в эти минуты.

Однако наискосок от нас Салах и его жена Этрога все время шептались.

— Что это? — спрашивала Этрога. — Что это?

— Кто, кто? — спрашивал Салах.

— Этот. Господин Бейт Ховен.

— Не знаю. Я с ним не знаком.

— Наверно, он из правительства, — объясняла Этрога, — я видела, как все его боятся.

— Бен-Гурион, — бормотал Салах в некотором раздумье, — Бен-Гурион…

— Господи! Так чего же ты орал, несчастный!

— Все орали.

— Им можно. А ты — Салах, твои документы не в порядке. Ты забыл, что случилось с беднягой Селимом, когда он нагло вел себя в учреждении?

Салах испугался.

— Хорошо, — закричал он тут же, громко, чтобы все слышали, — замечательная музыка, ну просто счастье всей жизни…

Игаль, сын аптекаря со второго этажа, проснулся, среди наступившей паузы вышел на балкон и закричал:

— Безобразие!

Тут же он получил пощечину от отца. Все выразили удовлетворение.

Тот, кто не воспитан с юности в уважении к классической музыке, со временем станет полным невеждой. Господин учитель, живущий справа, и его тридцатичетырехлетняя жена, которые раньше дрались друг с другом, теперь сидели рядышком на подоконнике, прижавшись друг к дружке. Гениальная музыка сблизила две души, прежде испытывавшие взаимную неприязнь.

— Доктор Биренбойм, пожалуйста, — вдруг попросил Штокс, — нельзя ли сделать музыку погромче? Здесь, внизу, почти не слышно…

Звуки музыки усилились.

— Спасибо, большое спасибо.

* * *

В тот вечер мы, все жильцы дома, были как одна семья. Мы возлюбили друг друга.

— Какое великое произведение это рондо, — шептал очарованный аптекарь, сын которого учился играть на аккордеоне, — только кажется мне, что это анданте.

Торговец сразу же согласился, что это — замечательное анданте. Жена учителя дважды прошептала как зачарованная: «Ля мажор, ля мажор». Салах настаивал на том, что это «куколка». Я тихонько подошел к книжной полке и небрежным движением руки достал «Справочник по концертам». Это маленькая книжечка, и ее можно держать на коленях так, чтобы никто не заметил. Я открыл на Седьмой.

— Значит, так, — заметил я голосом, приковывающим внимание аудитории, — симфония в А-dur — это бессмертное произведение. Возвращение к экспозиции — виртуозное, но кода, по мнению некоторых эстетиков, недостаточно совершенна.

Я почувствовал, как мое сияние усиливается с каждой минутой. До сих пор от меня было в этой компании немного пользы в силу моей природной скромности. Но сейчас все были просто потрясены уровнем моего музыкального образования. Дочь водителя из дома напротив послала своего брата принести ей бинокль. Только аптекарь продолжал сопротивляться.

— Это очень хорошая кода, господин, — бормотал он, — замечательная кода.

Я тут же пролистал свою книжечку.

— Как видно, вы совсем забыли, — обратился я к аптекарю, — что «аллегро кон барио» написано в cis-moll!

Все соседи были повержены в прах и лежали у моих ног.

Это был момент нашего с Бетховеном торжества.

— Бах тоже неплох, — защищался поверженный аптекарь слабым шепотом, преисполненный сознанием своего поражения.

В музыке тем временем прозвучало возвращение к главной теме, духовые слились в опьяняющем крещендо вместе со струнными, незабвенная музыкальная идиллия закончилась громом больших барабанов. Вздох облегчения вырвался у всех, и в наступившей тяжелой тишине радио объявило:

— Вы слушали сюиту «Колодцы Нетании» Йоханана Гольдберга в исполнении оркестра радио Израиля. Во второй части нашей программы прозвучит классическая музыка в записях на грампластинках. Итак, слушайте Седьмую симфонию Бетховена…

Тищина. Какая-то особенная тишина.

Скрюченный Штокс распрямился первым.

— Безобразие! — прорычал он в примитивной радости среди жестокой ночной мглы. — Слышишь, Биренбойм, — это тебе Бетховен? Безобразие!

Гнев распространялся среди публики как лесной пожар.

— Бетховен?! — кричала жена учителя, — Ну и что еще, Биренбойм?

Салах и Этрога держались друг за дружку в заметном страхе.

— Мошенничество, — постановил Салах, — опять ваши ашкеназские штучки.

— Сейчас приедет полиция, — объяснила Этрога. — Салах, мы тут ничего не слышали.

— Бен-Гурион…

Однако жители микрорайона начали широко позевывать. Этот дегенерат Биренбойм выставил себя на посмешище перед нами на всю жизнь.