Власть и прогресс - Саймон Джонсон

влияние было намного больше. Они значительно расширили для людей возможность путешествовать как на небольшие, так и на большие расстояния. Стимулировали новые достижения в металлургии, открыв дорогу следующей ступени британской индустриализации во второй половине XIX века. Без них стали бы невозможны и дальнейшие успехи станкостроения.

Железные дороги произвели революцию в доставке материалов, товаров и услуг. Теперь молоко и другие пищевые продукты можно было каждый день привозить в город издалека – а это значило, что городу не приходилось больше полагаться на пригородные крестьянские хозяйства и у него появился потенциал роста. Решительно изменились передвижения людей в границах страны и сами представления о расстояниях; появились пригороды, поездки к морю на выходные и еще множество вещей, немыслимых до появления железных дорог.

Джордж Стивенсон дает нам ключ и к более глубоким причинам лидерства Британии в принятии как железных дорог, так и прочих новинок эпохи ранней индустриализации: к большим заводам, стремительному росту городов, новым способам организации торговли и финансирования.

Стивенсон был человеком новой породы. В Средние века, как мы уже видели, царила жесткая иерархия: каждый сверчок знал свой шесток. Вертикальная социальная мобильность оставалась очень ограниченной. Но к середине XVIII века в Британии появился быстро растущий и амбициозный слой «людей среднего рода» – людей скромного происхождения, однако причисляющих себя к среднему классу. Особенно интересны в них три аспекта. Во-первых, их мечты и амбиции для людей столь скромного социального положения в доиндустриальной Европе были бы немыслимы. Во-вторых, очень часто эти амбиции сосредотачивались на технологиях, на том, как техника поможет решить практические проблемы, а их самих сделает богатыми и знаменитыми. Чтобы воплотить эти мечты в жизнь, они осваивали механику и приобретали соответствующие знания и навыки. В-третьих – и это самое примечательное, – общество позволяло им воплощать эти мечты в жизнь.

Возможность иметь такие амбиции и бесстрашно воплощать их на практике дал им целый ряд социальных институциональных перемен, пережитых британским (и ранее английским) обществом в предшествующие века. Одни и те же перемены вызвали к жизни средний класс – и сделали так, что ему было трудно противостоять.

Но, прежде чем заговорить о том, какие умонастроения дали начало Веку прожектов, полезно задуматься о центральном месте технологий. Связана ли такая важная роль техники с более ранней Научной революцией, изменившей взгляд людей (особенно интеллектуалов) на природу? Мы увидим, что ответ – скорее нет.

Наука на старте

В 1816 году сэр Хамфри Дэви получил медаль Королевского общества в Мамфорде – почетную награду за свою научную работу. Один из ведущих химиков Британии, трудившийся в Лондонской королевской ассоциации, Дэви расследовал аварии на шахтах и, основываясь на тщательных лабораторных экспериментах, разработал новую конструкцию рудничной лампы, которая должна была значительно снизить вероятность взрыва. Эта работа принесла ему признание в масштабах страны. Особенно радостно было осознавать, что наука действительно способна улучшить человеческую жизнь.

Что же испытал Дэви, когда какой-то тип без всякого научного образования заявил, что изобрел не менее эффективную лампу одновременно с Дэви, а может быть, даже раньше! Вторым изобретателем был не кто иной, как Джордж Стивенсон.

Дэви, хоть и человек скромного происхождения, был типичным представителем Научной революции: он стоял на плечах Роберта Бойля (1627–1691), Роберта Гука (1635–1703) и Исаака Ньютона (1643–1727), светочей Лондонского королевского общества по развитию знаний о природе, основанного в ноябре 1660 года. Дэви первым начал исследовать свойства газов, в том числе веселящего газа. Он же продемонстрировал создание электрической дуги при помощи батарей – важнейший шаг к пониманию свойств электричества и созданию искусственного освещения.

К 1816 году у Дэви не было причин сомневаться в себе. Он решил, что изобретение Стивенсона – плагиат, и написал его видным покровителям, «Большому союзу», потребовав, чтобы они признали: этот горный инженер, их протеже, просто не может находиться на переднем крае науки.

«Публичные научные организации, к которым я принадлежу, должны будут принять к рассмотрению это косвенное нападение на мою научную славу, мою честь и добрую совесть [sic!]».

Но «союзников» заявления Дэви совсем не впечатлили. То, когда и как Стивенсон создал и впервые испытал свою лампу, было подробно задокументировано людьми, которым они доверяли. Уильям Лэш, один из «союзников», отмел идею, что решение, где оригинальное изобретение, а где плагиат, нужно предоставить каким-то лондонским организациям:

«Собственная позиция по этому вопросу меня вполне устраивает, и должен сказать, что мнение „публичных научных организаций“, к которым вы принадлежите, мне совершенно безразлично».

Еще один сторонник Стивенсона, граф Стрэтмор, ответил Дэви еще резче, дав понять, как смотрит на людей, подобных Стивенсону, и почему считает нужным их поддерживать:

«Я никогда не позволю принижать заслуги достойного человека лишь потому, что он не по своей вине пребывает в безвестности – напротив, само это обстоятельство даст мне дополнительный стимул стараться защитить его во всех испытаниях, встреченных на его пути».

Спор из-за рудничной лампы показывает нам не только то, как далеко Британия к тому времени ушла от средневекового сословного общества, но и контраст между двумя подходами к изобретениям. Первый, воплощенный в Дэви и в то время стремительно развивавшийся, был основан на том, что мы теперь назвали бы современными научными методами. Именно в первые десятилетия XIX века естественные науки стали в основном «доказательными» – например, гипотезы теперь требовалось проверять экспериментами в лаборатории или в иных контролируемых условиях, и эти эксперименты должны были быть воспроизводимы. Второй подход, который воплощал Стивенсон, не заботился о публикациях, не стремился впечатлить ученых – просто решал практические задачи. На этот подход, разумеется, также влияли тогдашние научные знания; однако он был всецело прикладным и чаще всего сводился к улучшению работы тех или иных механизмов.

Яркой демонстрацией такого подхода стало Рейнхиллское состязание, организованное в 1829 году Ливерпульско-Манчестерской железной дорогой с целью решить, локомотивы какого типа больше им подойдут. Стивенсон, в то время главный инженер Ливерпульско-Манчестерской дороги, отвечал за разработку и прокладку магистральных путей: он решал, где построить мосты, где тоннели, определял допустимую крутизну подъемов, спусков и поворотов, решал сложную проблему пересечения опасной заболоченной местности. Директора Ливерпульско-Манчестерской железной дороги остановились на двухколейке с разнонаправленным движением и на паровых локомотивах со стальными колесами, катящимися по железным рельсам. Никаких больше вагонеток на конной тяге, никаких пьяных возчиков!

У кого закупать локомотивы, директора решили выяснить в открытом соревновании. Состязание проводилось публично, по четким правилам. Принципы работы парового двигателя, усовершенствованного в 1776 году Джеймсом Уаттом, к этому времени давно стали всеобщим достоянием, и любой желающий мог вносить в модель Уатта изменения и дополнения. Сам