Звезда героя - Сергей Малинин

случалось ему после очередной выходки стоять в наряде или выслушивать нравоучения от старших товарищей, сводившиеся, как правило, к классической формуле, гласящей, что удар по почкам заменяет бокал пива. Так уж устроена жизнь, что каждый поступок имеет свою цену. И если ты не готов платить, лучше сиди тихонечко, никуда не высовывайся и ничего не предпринимай.

Старшина еще раз огляделся по сторонам. Вокруг попрежнему никого не было: как он и предполагал, салагам требовалось время, чтобы разобраться с компасом, картой и собственными, пока еще сравнительно неуклюжими конечностями. Ему стало любопытно: что же это за самородок объявился у него в группе, что сумел опередить остальных на добрых три минуты?

Выяснить это можно было только одним способом, и старшина Лопатин не колеблясь прибегнул к нему. Осторожно работая ластами, он поплыл к буксиру, огибая его со стороны округлого носа. Проплывая над изрешеченным осколками снарядов фальшбортом, он коснулся рукой косматого от водорослей леера, подняв еще одно облачко зеленовато-коричневой мути. На покрытой ровным слоем пушистого ила палубе виднелись беспорядочно разбросанные продолговатые вздутия снарядных гильз. Судя по их количеству, экипаж буксира дрался до последнего, отбивая воздушные атаки. Открытый трюм зиял черной квадратной пастью люка. На глазах у Лопатина оттуда неторопливо выплыл довольно крупный бычок; заметив старшину, рыбина испуганно вильнула хвостом и снова скрылась в темноте. Из этого следовало, что у шутника по крайней мере хватило ума не лезть в трюм, где еще могли сохраниться подпорченные морской водой боеприпасы.

Впрочем, насчет боеприпасов старшина подумал просто так, на всякий случай. Глубина тут была небольшая, места исследованные, оживленные, и командование, надо полагать, было уверено, что во время учений никто из бойцов не подорвется на старом, изъеденном соленой водой снаряде. Но в трюмах таких вот затонувших посудин обычно хватает сюрпризов и без взрывоопасных предметов. Запутается салажонок наподобие того же Кокоши в каком-нибудь тросе, запаникует, и готов свеженький покойник, можно садиться писать письмецо родным: так, мол, и так, погиб при выполнении учебной боевой задачи… Хорош подарочек старикам!

Он поймал себя на том, что слишком много думает сегодня о покойниках, и мысленно пожал плечами: ну, а как же иначе? Вода, как ни кинь, чуждая человеку стихия, ничуть не похожая на привычную среду обитания. Человек здесь незваный гость; можно сколько угодно тренироваться и чувствовать себя в воде почти как рыба, но это «почти» всегда будет где-то рядышком, как засунутая в карман граната с разболтавшейся чекой. Если море захочет взять твою жизнь, оно ее возьмет, и никакие навыки, никакие тренировки тебя не спасут. Поэтому, идя на погружение, помнить о смерти не только естественно, но и необходимо, чтобы чересчур не расслабляться в обманчиво ласковой, прозрачной и теплой черноморской водичке…

Он обогнул покореженную палубную надстройку, на которой еще можно было разобрать заросшие пушистым илом рельефные буквы названия: «Резвый». Если бы не торчащий во рту загубник воздушного шланга, Лопатин непременно вздохнул бы: гордое имя не спасло старую калошу, которой явно не хватило именно резвости и маневренности, когда с берега и с воздуха по ней принялись лупить из всех видов оружия…

Стальная дверь со скругленными углами и круглым иллюминатором была распахнута настежь и вся заросла ржавчиной и илом, из чего следовало, что распахнули ее не сейчас, а шестьдесят с лишним лет назад, в тот самый момент, когда получившее смертельную пробоину суденышко накренилось и стало стремительно уходить под воду. Лопатин заметил косую полосу оголившегося ржавого металла в том месте, где кто-то неосторожно задел палубу ластом, потревожив ил; косматый комочек бурых водорослей, сорванный с дверного косяка, медленно, наискосок опускался вниз. Старшина пожалел о том, что под водой нельзя просто прикрикнуть на любителя играть в прятки: услышав знакомый голос, шутник мигом покинул бы укрытие, избавив Лопатина от утомительных поисков. Что ж, чем сильнее утомится старшина, разыскивая этого клоуна, тем больше времени упомянутый клоун проведет в гальюне, полируя унитазы зубной щеткой.

Схватившись рукой за край проема, чтобы погасить инерцию, старшина вплыл в дверь. Из прорезанного в стене слева от него иллюминатора падал толстый косой столб солнечного света, в котором лениво плавал потревоженный ил. В заваленном какими-то неопределенными обломками тесном помещении царил мягкий зеленоватый полумрак. Дав глазам привыкнуть к изменившемуся освещению, Лопатин огляделся. Здесь тоже было полным-полно стреляных, густо заросших илом снарядных гильз, – скатившись по наклонной плоскости палубы, они грудой лежали в дальнем углу. Там же поверх гильз старшина разглядел перевернутую солдатскую каску, в которой, как в цветочном горшке, пышно расцвела какая-то водоросль. Длинные лентообразные листья извивались как змеи, потревоженные созданным Лопатиным движением воды; в этом шевелении было что-то до крайности неприятное, и, пытаясь разобраться в своих ощущениях, старшина далеко не сразу разглядел притаившегося в самом темном углу человека.

Человек был одет – вернее, раздет – и экипирован так же, как сам Лопатин, из чего следовало, что это действительно один из его бойцов. Покрутив указательным пальцем у виска и погрозив любителю пряток кулаком, старшина махнул рукой: дескать, на выход с вещами.

Однако пловец даже не подумал подчиниться. Поняв, что обнаружен, он плавно вскинул правую руку, и Лопатин с огромным удивлением уставился в четыре пустых, обведенных ободками сизого металла черных зрачка подводного пистолета.

Глава 3

Ровный теплый ветер трепал пучки сухой травы, что гнездилась в расщелинах серо-желтого каменного лба. На фоне густой синевы раскинувшейся под обрывом бухты ярко освещенная солнцем трава проступала особенно контрастно, руки так и чесались ее сфотографировать. Правда, вместе с травой в кадр почти наверняка попала бы дизельная подлодка, что, вспарывая округлым носом гладь бухты, неторопливо возвращалась из учебного похода. Черное стальное веретено отсюда, с высоты, казалось совсем маленьким, чуть больше сапожной иголки, и совершенно безобидным. На корме вяло трепыхалось сине-белое полотнище военно-морского флага; расходящаяся клином из-под форштевня волна отсюда, с высоты, была видна во всей своей геометрической четкости, хоть ты бери транспортир и замеряй угол. На дальнем мысу четким белым мазком виднелась башня маяка, каменистый берег был обведен кружевной каймой пены, которая издалека казалась белоснежной, как сахарная пудра.

На просторной террасе второго этажа, как обычно в хорошую погоду, стоял колченогий журнальный столик, с которым соседствовали два складных пляжных кресла с пестрыми, успевшими изрядно полинять от дождей и солнца матерчатыми сиденьями. Кресла были развернуты так, чтобы сидевшим в них была видна бухта во всем своем великолепии. Солнце едва-едва перевалило через конек островерхой крыши, коснувшись своими раскаленными лучами недавно выкрашенных