Белорусское небо - Сергей Иванович Зверев

— Не верится, а верить вам хочется, ребятки, — сокрушенно покачал головой старик. — Много горя прошло через сердце-то за эту осень да зиму. И жену схоронил, и дочку. Своими руками могилки отрыл и похоронил. Только внучек у меня и остался, ради него живу. Ведь пропадет он в такое лихо, один пропадет. Я ж вроде как перед своими женщинами в ответе за него, вроде как на одной да на другой могилке поклялся сберечь мальца.

— Вы рядом живете, дедушка? — спросила снова Зоя. — Мы не видели никакой деревушки здесь рядом.

— Да и нет ее, деревушки-то нашей, — ответил старик и посмотрел куда-то вдаль, между деревьями. И столько боли и горя было в его взгляде, что сердце у девушки сжало горячими тисками. — Как война прошла по ней, так и не стало ее. Дома погорели, кто в земле лежит, а кто смог, убежал. Да и сколько их добежало и куда бежать, когда кругом огонь и смерть. Может, и те в земле, а может, и неубранные тела лежат в полях да лесах по округе.

— А вы где живете? — подозрительно спросил Игорь.

— На аэродроме ихнем, — каким-то каменным голосом ответил старик. Сказал, как припечатал. Могильной плитой.

— У фашистов? — Игорь нахмурился и посмотрел на своих товарищей, как будто ища поддержки осуждения.

— А ты что, судить меня пришел? — с угрозой в голосе сказал старик, сверля молодого партизана негодующим взглядом. — А кто ты такой? А где ты был, когда мы под танками и огнем подыхали, когда дети есть просили. В лагере каком-то, домой шел? Ну вот пришел и что дальше? А мы здесь, с самого начала здесь, и я не хочу хоронить еще и внука. Кормят, и то хорошо. Там и кое-кто из баб наших в столовой работает. Их тоже судить будешь? Если ты такой герой, то иди и стреляй, а не меня пытай, душу мне не выворачивай.

— Никто вас не пытает, дедушка. — Зоя незаметно махнула рукой, чтобы Игорь больше не лез в разговор и отошел в сторону. — Не нам вас судить, да и вообще разве можно осуждать, когда люди оказались в таком положении. Вы лучше расскажите, что там на этом аэродроме происходит, что там немцы делают?

— Да ничего не делают, — помолчав, уже спокойнее ответил старик. — Ждут. Снег, заносы. Я ж тракторист, в МТС работал до войны. Вот меня и заставляют на тракторе полосу им чистить от снега. А тут горючее кончилось, а подвезти не могут. Ныне вон самолет ихний садился, так чуть не перевернулся. Трактор заправить нечем, вот и не летают. На другие аэродромы вроде улетели самолеты, которые тут должны садиться.

— А какие самолеты тут в основном садились раньше? — уже примирительно спросил Игорь.

— Да вот такие и садятся, которые грузы возят.

— Транспортные?

— Может, и транспортные, откуда мне знать, как они называются. А тут краем уха слышал, что вроде наш советский самолет где-то недалече сел. Немцы ждут, когда горючее привезут, и за ним тягач хотят отправить, сюда вроде притащат на буксире.

— Ух, самолет? Советский? — удивились ребята и сразу заторопились, понимая, что нужно сообщить об этой новости Романчуку.

Но Зоя не вскочила, не бросилась уходить. Сидя рядом со стариком, она положила ладонь на рукав его старенького свитера и спросила:

— Как нам называть-то вас, дедушка?

— А чего меня называть. Дед Архип я, вот и все название.

— Дедушка Архип, вы не думайте, что все пропало, что больше не будет Советского Союза, что наш мир закончился и никогда не возродится. Правда, скоро Красная армия придет сюда и освободит вас. А мы уже здесь, чтобы сражаться, бить фашистов. Это хорошо, что вы на аэродроме. Вы нам очень можете помочь. Как мы сможем вас найти, дедушка Архип, если понадобитесь? Вы же вон как много всего знаете про немцев.

— Да что меня искать. Тут и бываю вот. Дрова нужны всегда, вот и езжу в лес да там пилю, колю. Оно, конечно, когда топливо есть, немцы генератор заводят, он электричество вырабатывает, тепло дает, а на кухне да для нас, бедолаг, печка нужна и дровишки. Почитай каждый день в лесу бываю. Я и Зорька вот моя, лошадь, значит.

…В лагере в развалинах железнодорожного депо с нетерпением ждали возвращения Канунникова и Лещенко. Командир возлагал большие надежды на хорошую командирскую подготовку молодого лейтенанта, жизненный опыт и выдержку инженера. Их одели, насколько это было возможно, тепло, отдали большую часть продуктов и двух единственных лошадей. Оставалось только ждать результатов разведки: что происходит вокруг, в какую местность попали партизаны, покинув немецкий военный эшелон. От сведений, которые принесет Канунников, зависело решение командира: оставаться или уходить. И все же основная часть плана Романчука уже созрела в его голове. Уходить только туда, где проще будет обосноваться, но цель остается прежней — бить врага всюду, где его встретит маленький партизанский отряд. Наносить максимальный урон оккупантам. И чтобы не терять времени, капитан отправил сына вместе с Зоей и Бурсаком к разрушенному железнодорожному мосту, выяснить обстановку у реки и за ней, чтобы, если удастся, перебраться на другой берег. Он не ждал от этой группы важных сведений. Может быть, получится осмотреться на дороге, если она встретится, понять, какие войска по ней движутся. Может, просто увидят какой-то населенный пункт, по которому можно будет определить, куда занесло партизан.

— Уходить надо, Петр Васильевич, — глядя, как закипает вода в котелке, заговорил Сорока. — Мы тут на виду у всей округи. Немцы придут с другими силами и проверят, куда исчезли две лошади из вагона, отставшего от эшелона, и люди, которые убили их солдат. Ты думаешь, что у них одни дураки, как в нашей пропаганде показывали? Думаешь, они поверят тому, что их солдаты сбежали из вагона, а сам вагон отсоединился от сцепки?

— Ты что, прямо сейчас готов уйти? — холодно осведомился капитан, глядя на особиста.

Петр Васильевич поднялся и, подойдя к Сороке, схватил его за грудки и рывком поднял на ноги, тряхнув так, что у того зубы лязгнули. Лиза со Светланой набирали на улице снег и не могли видеть этой стычки мужчин. Особист испуганно таращился на командира, пытаясь отодрать его сильные руки от своей одежды. Он уже понял, что не вовремя завел этот разговор, когда сын Романчука ушел в опасную разведку. Сорока и не имел в виду бросать товарищей и уходить, не дождавшись возвращения двух групп. Но выглядело сейчас все так, как