Ночные бегуны из Бенгалии - Джон Мастерс

Ему хотелось поблагодарить Притви Чанда и за другие удовольствия, кроме охоты. Он широким жестом обвел танцовщиц, бутылку дорогого коньяка на столике, прислугу в ливреях за своей спиной и разбросанные по полу подушки.

— Ну и, конечно, все это…

Притви счастливо улыбнулся.

— Мы хотели, чтобы вы увидели нашу жизнь, капитан, увидели, какие мы есть. Это лучшие шлю…танцовщицы в княжестве. У вас все еще такой вид, как будто вы на плацу — и лишь на время расслабились. Вы что, никогда не отдыхаете? Попробуйте хоть раж…зок, почувствуйте себя властителем — побудьте Джонатаном Сэвиджем.

— С тех пор прошло почти восемьдесят лет, Притви.

— И за это время среди вас перевелись искатели прик…приключений? Что, остались только винтики большой напыщ…щ…ной машины? Ну пожжлуста, попробуй, сделай мне приятное.

Родни подумал, а что если на самом деле дать себе немного воли? Делламэн и Джулио давно уехали, и вокруг не было ни одного англичанина, который мог бы его осудить. Он легонько и мелодично отрыгнул и усмехнулся.

При дворе Рани жило несколько стариков-сказителей. По вечерам они повествовали о Раванах — об их былом величии, о соколиных охотах и охотах на тигров, о войнах, пытках, и о сражениях. Родни забросил Марко Поло — стариковские рассказы были столь же правдивы и не менее захватывающи. Рани побуждала их вспоминать о расцвеченных легендарным блеском похождениях его прапрадеда, Джонатана Сэвиджа: о том, как он жил, подобно радже, и как наконец уехал, нагруженный дарами и добычей стоимостью в полмиллиона рупий. Куда, к черту, он мог их подевать, хмуро удивлялся Родни. Ему, во всяком случае, ничего не досталось.

В комнате было жарко. Позолота, вино, музыка… Вся эта роскошь пробудила в нем зависть. Жалкие четыре сотни рупий в месяц, за жемчуг Джоанны до сих пор не уплачено, понадобятся средства на образование Робина — и будут ведь еще дети, когда она преодолеет свой страх и эти притворные опасения за свою фигуру; или это страх у нее притворный? И почему никто не предложит ему хорошенькую большую взятку? За что только? Какой смысл кому бы то ни было сейчас подкупать офицера? Вот штатского — другое дело! Конечно, в середине прошлого века все было бы иначе. Индия в ту пору была золотыми джунглями, и сам он вел бы себя по-другому. Джонатан Сэвидж брал взятки и ничуть не стыдился этого. Еще отец Родни, Вильям Сэвидж, который, насколько ему было известно, за всю свою жизнь не взял ни одной, считал, что продажность вовсе не позорит мужчину — так же, как не позорят его распутство, пьянство, вообще любые пороки, кроме трусости. Таков был моральный кодекс восемнадцатого века, кодекс светских людей времен принца-регента. Неприятности начались, когда этот чертов Альберт[24] навязал свою нудную немецкую добропорядочность сначала королеве, а потом и всем ее поданным. Когда-то англичане отличались буйным нравом. Теперь они стали невыносимо скучны. Впрочем, горевать об этом было уже поздно: он сам был воспитан в новых правилах, и не смог бы принять взятку, даже если бы захотел, и даже если бы нашелся дурак, готовый ее дать.

Он отбросил упавшую на лоб прядь и хмуро выпил еще. Притви Чанд заснул с открытым ртом, раскинувшись на алом шелковом покрывале. Сонным взглядом Родни отметил, что в комнате осталась гореть только одна лампа, расположенная в дальнем углу. Немногие оставшиеся гости — все мужчины — куда-то незаметно скрылись. Исчезли и слуги. Алые с золотом драпировки плыли у него перед глазами в неясном мерцании лампы. Занавеси на балконе, где играли музыканты, оказались задернуты. Во мраке гравировал арабески дутар, и кто-то бил обеими руками в барабан: каждая рука отбивала свой собственный ритм, отличный от ритма, задаваемого дутаром. Все три ритма то расходились, то в какой-то момент на мгновение сходились, чтобы после паузы вновь разойтись и вновь встретиться. Перед ним танцевали шесть девушек — их руки извивались в такт музыке, замирая, когда замирала она. У каждой девушки на правой лодыжке было по два браслета. Браслеты вызванивали: «клинк-клинк, клинк-клинк». На стенах поблескивали серебряными вензелями мечи и щиты. Свет мерк.

Посреди комнаты на полу трепетала смуглая девушка. На ней не было ни браслетов, ни развевающейся юбки, ни тесно прилегающего лифа. Ее нагое тело зашевелилось и по нему заскользили блики света. Притви Чанд продолжал спать. Остальных танцовщиц поглотил внешний мрак. Должно быть, где-то там, в темноте, они сплелись с солдатами или придворными, сплелись, как каменные изваяния в храмах — изваяния женщин, распростертых в объятиях многоруких богов, — сплелись навеки, вырезанные из одного камня.

Девушка вытянулась прямой напряженной стрелой. Через мгновение она уже изгибалась луком, луком с натянутой тетивой. Тетива ослабла — она превратилась в женщину, медленно извивающуюся в экстазе. Ее груди колебались в такт ее неуверенным, робким шагам, губы приоткрылись, а глаза были как у слепой. Она кружила вокруг него, ее бессильное трепетное тело все время оставалось в пределах досягаемости. Он протянул руки и схватил ее за ягодицы. Пальцы впились в податливую плоть.

Тяжело дыша и втягивая воздух ноздрями, он глубоко заглянул ей глаза. Ключ был спрятан в ней, не в нем. Пылай ее глаза бесстыдным огнем желания, он не смог бы остановиться, пока не утолил бы его. Она пошевелилась, и его пальцы напряглись. У нее были карие глаза, и в них стояла глухая стена пустоты.

Он тихо вздохнул и ослабил хватку. Славная девушка, милая славная девушка-стрела. Она сделала все, что могла. Он потрепал ее по ягодицам, улыбнулся и мягко оттолкнул от себя. После долгого изумленного колебания она улыбнулась и медленно, шаг за шагом, стала отступать назад, во мрак. Отпечаток ее образа сохранялся на сетчатке еще несколько мгновений — большие глаза, гладкие волосы, робкая улыбка и мелкие белые зубы. Притви Чанд продолжал спать.

Мелодия дутара спускалась вниз по лестнице звуков. В самом низу ритмы встретились в последний раз и растворились в тишине. Воротник рубашки давил горло. Он поднялся на ноги, осторожно вышел из комнаты, и по переходам поднялся на крышу крепости.

Повеяло прохладой. Дневные облака уже разошлись и над головой нависало сводом мерцающих огоньков чистое небо. Облокотившись на парапет, он закурил чируту,[25] следя глазами, как уплывает на север и тает среди звезд струйка дыма. По ночам ветер почти всегда дул с реки. Он рассматривал черную громаду крепости, припавшую к земле у его ног.

Первоначальное, совсем небольшое здание было построено в