Открытая рана - Сергей Иванович Зверев

По окончании веселого и беззаботного праздника Базаров проводил даму своего сердца домой. Ограничились скромным прощальным поцелуем в щеку. На большее молодые люди пока не отваживались — люди осудят.

Уже почти ночью он ждал последнего троллейбуса. Место достаточно глухое, хоть и близко от центра Москвы. Там на него и налетела неустановленная машина, размазав по кирпичной стене склада металлоизделий.

Потеря для Проекта серьезная. Особенно с учетом того, какую роль играл Базаров в окончательной наладке установки «Астра-1». И во мне вновь возопил крепостник. Ну нет сил обеспечить каждого сотрудника Проекта, даже значимого, физической охраной. Руководство охраняется — это понятно. Но остальные!

В шарашки, в закрытые города, чтобы носу оттуда не казали! Но меня все убеждали, что так не получается. Слишком большое количество ученого люда задействовано. Слишком сложные проблемы решаются. И нет никакой возможности оградить всех ученых частоколом, у них просто не будет подсоса информации извне, научного диспута, движения. Не будет творческого развития. По мне, все это лирика. А не лирика, что Базарова, перспективного ученого, отличного парня, надежды Проекта, теперь нет в живых.

Добрынин устремил машину не в сторону моего дома, а в Особняк, как мы называли нашу отдельскую берлогу. Там, в его кабинете, он вытащил из сейфа пухлую папку.

Это было дело оперативного розыска агента противника, заведенное в связи с нападением на Ленковского, гибелью Базарова и возможной деятельностью неустановленной шпионской сети опять же неустановленного противника.

В деле лежали копии материалов уголовного дела, возбужденного милицией по статье о дорожно-транспортном происшествии, повлекшем смерть. Рапорта оперативных сотрудников. Фотографии. Справки.

— Изучай, — произнес Добрынин с сочувствием. — Утром докладываем Белякову. И предлагаем план действий.

Он заварил в заварнике чай — крепкий, почти чифирь, то, что надо, чтобы повысить сердцебиение и работоспособность, прогнать сонливость. Разлил по стаканам без подстаканников.

— Спасибо, мой заботливый друг и брат, — хмыкнул я.

— Пожалуйста, друг и брат. Вопросы будут — задавай. Можешь даже разбудить, если засну. — Добрынин уселся в кожаное кресло и сложил руки на груди.

— Об этом не беспокойся. Непременно разбужу.

Я погрузился в изучение материалов. Пробегал глазами страницу за страницей. Обтекаемые гладкие формулировки справок и рапортов. Пустышка за пустышкой.

А вот материалы осмотра места происшествия, акт судебно-медицинской экспертизы меня заинтересовали куда больше. Я тщательно изучал их, делая пометки. Потом отодвинул дело и откинулся на спинку стула.

— Что задумался, детина? — спросил Добрынин, солгавший мне, а в действительности вовсе не собиравшийся засыпать.

— Понимаешь, товарищ капитан. Тут картинка с этим наездом не такая простая.

— Что тебе не нравится в этой чертовой картинке? Излагай.

Добрынин хоть и был упрямым, самолюбивым, себе на уме, но продуктивные идеи ловил на лету. В итоге, выслушав меня внимательно, задав вполне толковые вопросы, он со мной согласился:

— Ну, так и доложим начальству. И почему-то мне кажется, что мы его не обрадуем…

Беляков заявился на работу, как всегда, в восемь утра. Многие подразделения МГБ работали в ночном режиме. И такие мероприятия, как обыски, задержания, тоже предпочитали проводить ночью. Но у нас своя специфика. Он позвонил по внутреннему телефону в кабинет Добрынина и вызвал нас к себе.

— Ну что, Шерлок Холмс и доктор Ватсон, — посмотрел Беляков на нас тяжелым взглядом. Он был собран и угрюм. — Что думаете? Вражьи происки или дурацкий случай?

— Эх, Семен Артемьевич, — протянул я. — Как мне хотелось бы, чтобы был случай. Но вот только механизм ДТП — он вам ни о чем не говорит?

— Не говорит. Ты скажешь. Ну не томи. Что надумал?

— Почерк такой. И немцы обучали своих диверсантов, и американцы, думаю, тоже обучают — как лучше давить людей машинами, инсценировав ДТП. Просто наезд — это ненадежно. Но есть такой фокус-покус — комбинация газа, тормоза, вираж. И человека не сбивает бампер. Машина на заносе просто протаскивает его по стене, не оставляя никаких шансов.

— Ну и обычные ДТП такие бывают, — возразил Беляков.

— Бывают конечно. Но бывают и необычные. Целенаправленные. Ликвидация это, похоже, а не наезд.

— Ты хоть осознаешь, что это значит?

— Это значит, что мы многое проспали. И течет у нас еще сильнее, чем мы думали.

— А понимаешь, что с нами будет, если не перекрыть утечку и если Проект начнет буксовать именно на теме «Астры-1»?

— Голову снимут. Может быть, даже в буквальном смысле слова.

— Ладно, чего душу теребить, — устало махнул рукой мой руководитель. — Собираем группу. Вот, Добрынин, добрый молодец, твой заместитель. Кого нужно из наших, берите. Только слишком не разгоняйтесь, другая работа тоже кипит, не всем вашими ДТП заниматься. Подключайте смежников, МВД, да хоть Министерство образования. Но в ближайшее время результат должен быть.

— Сделаем все возможное, — заверил я. — Но только волшебников у нас пока нет.

— Вот ты и станешь волшебником. Первым в нашем ведомстве. Если не считать товарища Бокия…

Бурная деятельность не заставила себя долго ждать. Двое наших сотрудников разбирались с этим клятым празднованием дня рождения. Если ученого подставили, вполне вероятно, злодей пребывал где-то совсем рядом с ним и осведомленность у него была полная. Знал соглядатай и то, что Базаров поедет провожать даму своего сердца. И что девушка не оставит его у себя, поэтому он будет ждать троллейбус. Такси он не признавал в принципе, считая это формой эксплуатации человека человеком. Скорее всего, просто не любил швыряться деньгами, подводя под это оригинальную базу со ссылкой на Маркса и Ленина.

Но там было совершенно непонятно, за что цепляться. Все люди в «двойке» проверены по сто раз и вывернуты наизнанку. Ситуация плотно подсвечена агентурой, которой там как сельдей в бочке.

Конечно, самым подозрительным выглядело поведение Светочки Безуховой. Она затеяла все это мероприятие с днем рождения. И по ее требованию молодой человек провожал ее до дома. И именно она его даже на чай не пригласила, сразу отфутболила.

За нее взялись основательно. Она только плакала и что-то невнятно объясняла, причитала, давила на жалость. Для острастки пришлось ее подержать во внутренней тюрьме на Лубянке — нашли подходящий повод. Там она вообще впала в истерику. Под конец, сквозь слезы, разразилась эмоциональным выступлением — мол, согласна с тем, чтобы ее расстреляли. Свет ее очей погиб из-за того, что она, дура, попросила проводить. Это ее страшная вина и перед ним, и перед человечеством, лишившимся такого великого человека. Но если отжать все эмоции, то в сухом остатке остается ноль. Никакой полезной информации.

Я