Кукла на цепочке - Алистер Маклин

– А она больше не убеждена? Наблюдательная юная леди, ничего не скажешь. Наверное, на вашем лице что-то промелькнуло, когда она по-гречески сказала нечто такое, на что вы не должны были реагировать. Я подозреваю, что в своей невинной юности вы попали в ловушку какой-то дьявольской женской хитрости.

– Как бы вы отреагировали, сэр, если бы вам сказали, что в вашу обувь заполз скорпион?

Тэлбот улыбнулся:

– И она, конечно же, говорила по-гречески. А вы немедленно проверили обувь, чтобы избавиться от этого отвратительного чудовища. Всякий бы попался. Надеюсь, вы не слишком огорчились?

– На самом деле нет, сэр. Она слишком милая. И слишком взволнованная. Она хотела довериться мне.

– Увы, те дни, когда очаровательные юные леди хотели довериться мне, давно прошли.

– Я думаю, она вас побаивается, сэр, как и Ирена. Евгения хотела поговорить об Андропулосе. Девушки, конечно, болтают между собой, ведь на корабле больше нет никого, с кем они могли бы поговорить. Они явно очень близкие подруги. Короче, Ирена более или менее дословно повторила ей разговор, который состоялся у нее сегодня утром со старшим помощником, и сказала, что она сообщила Винсенту все, что знает о своем дяде Адаме. Можно мне выпить, сэр? Я с самого утра купался в тонике с лимоном.

– Угощайтесь. Так что за откровения?

– Не знаю, как бы вы это классифицировали, сэр, но уверен, что вы найдете это очень интересным. У отца Евгении довольно много общего с отцом Ирены, с которым они, по-видимому, хорошие друзья: оба богатые бизнесмены, оба знают Андропулоса, и оба считают его мошенником. Ну, пока в этом нет ничего нового. Мы все считаем его мошенником. Но отец Евгении, в отличие от отца Ирены, готов свободно и подробно говорить об Андропулосе, а Евгения не говорила об этом с Иреной, потому что не хочет ранить ее чувства. – Денхольм попробовал свой напиток и удовлетворенно вздохнул. – Похоже, Адамантиос Спирос Андропулос патологически ненавидит американцев. Кто бы мог заподозрить такого обаятельного, вежливого, учтивого и цивилизованного джентльмена в патологической ненависти к кому-либо?

– Я бы мог. Что ж, все мы знаем, что он разумный человек, поэтому у него должна быть на то причина.

– И она есть. Даже две. Его сын и единственный племянник. Видимо, он их обожал. Евгения верит в это, потому что, по ее словам, Андропулос, несомненно, обожает Ирену и ее саму – чувство, которое, я рад сказать, они не разделяют.

– А что там с его сыном и племянником?

– Исчезли при самых загадочных обстоятельствах. Их никогда больше не видели. Андропулос убежден, что их прикончило американское ЦРУ.

– У ЦРУ есть репутация, оправданная или нет, согласно которой они устраняют людей, признанных нежелательными. Но у ЦРУ обычно есть на это какая-то причина – опять же не знаю, оправданно это или нет. Отец Евгении знает причину?

– Да. Он говорит – и убежден в этом, – что молодые люди торговали героином.

– Что ж. Это слишком хорошо сочетается с нашими подозрениями. Бывают моменты, Джонни, когда я думаю, что на ЦРУ незаслуженно клевещут.

Атмосфера за обеденным столом была заметно, хоть и не нарочито, менее расслабленной. Разговор шел куда менее свободно, чем прежде, и три человека – Хокинс, Тэлбот и ван Гельдер – то и дело погружались в молчание и уходили куда-то вглубь своих мыслей. Не было ничего такого, на что можно было бы указать пальцем, и бесчувственный человек вполне мог бы не заметить, что что-то не так. Андропулос доказал, что он не из таких.

– Не хочу совать нос в чужие дела, джентльмены, и могу ошибаться – я часто ошибаюсь, – но я ощущаю некую ауру беспокойства или даже напряженности сегодня за столом. – Его улыбка была столь же открытой и искренней, сколь откровенны и искренни были его слова. – Или это лишь игра моего воображения? Вы, кажется, удивлены, коммандер Тэлбот?

– Нет, не совсем. – Единственное, что удивило Тэлбота, так это слишком долгое молчание Андропулоса. – Вы очень проницательны, мистер Андропулос. Должен сказать, я весьма разочарован. Я думал, то есть надеялся, что наша обеспокоенность скрыта лучше.

– Обеспокоенность, капитан?

– Лишь в небольшой степени. Пока что настоящей тревоги нет. Вы имеете право знать все то, что знаем мы.

Тэлбот вспомнил слова доктора Викрама о том, что ложь не требует большой практики, чтобы войти в привычку. На самом деле были все причины для того, чтобы Андропулос не знал столько, сколько знала команда корабля.

– Вы, конечно, заметили, что плохая погода заставила нас приостановить работы над бомбардировщиком.

– Я видел, что он движется в нескольких сотнях метров от нас. Работы? Какие работы, капитан? Вы пытаетесь вернуть это зловещее оружие?

– Всего лишь одно. Атомную бомбу.

– Но почему только ее?

– Доктор Викрам, не будете ли вы столь любезны объяснить?

– Конечно. Насколько смогу. Мы попали в чрезвычайно сложную и сомнительную ситуацию, поскольку в значительной степени имеем дело непонятно с чем. Всем известно, что ядерный взрыв происходит, когда достигается критическая масса урана или плутония. В нашем случае нет никакого способа предотвратить медленный, но непрерывный уровень радиоактивного излучения от водородной бомбы, а их на борту этого самолета пятнадцать штук. Эта радиоактивность накапливается внутри атомной бомбы, имеющей совершенно другую конструкцию, пока не будет достигнута критическая масса атомной бомбы. Затем атомная бомба взорвется. К сожалению, из-за того, что мы называем симпатической детонацией, водородные бомбы также взорвутся. Я не буду останавливаться на том, что произойдет с нами. Обычно из-за этой общеизвестной опасности водородные и атомные бомбы никогда не хранятся вместе, по крайней мере в течение какого-то значительного отрезка времени. Двадцать четыре часа считаются безопасным периодом, и самолет, как в этом случае, может легко совершить дальний перелет с ними вместе, по окончании которого они, конечно, будут немедленно складированы отдельно. Что происходит через двадцать четыре часа, мы просто не знаем, хотя кое-кто из нас – и я в их числе – считает, что после этого ситуация ухудшается очень быстро. Кстати, именно поэтому я попросил капитана остановить все двигатели и генераторы. Установлено, что акустические колебания ускоряют наступление критического периода.

Низкий, торжественный и авторитетный голос Викрама звучал с абсолютной убежденностью. Если бы Тэлбот не знал, что доктор Викрам несет научную чушь, он бы, наверное, поверил каждому его слову.

– Итак, вы легко поймете, что крайне важно как можно скорее изъять эту атомную бомбу из самолета, а затем увезти ее – конечно, под парусом, именно для этого здесь находится «Ангелина», ведь критическая масса будет уменьшаться очень медленно – в какое-то отдаленное место. В какое-то очень отдаленное место. Там мы аккуратно положим ее на дно океана.

– Как вы собираетесь это сделать? – спросил Андропулос. – В смысле, аккуратно положить. Глубина океана в выбранном месте может составлять тысячи футов. Разве бомба не будет ускоряться на всем пути вниз?

Викрам снисходительно улыбнулся:

– Я обсудил это с капитаном Монтгомери с «Килхаррана». – На самом деле он ни с кем это не обсуждал. – Мы прикрепим к бомбе плавучий мешок, надуем его так, чтобы он достиг совсем небольшой отрицательной плавучести, а потом легонько, как перышко, опустим его на дно океана.

– А потом?

– А потом ничего. – Если перед мысленным взором Викрама и предстал пассажирский круизный лайнер, проплывающий над приведенной в готовность атомной миной, он оставил эти картины при себе. – Она будет медленно разлагаться и корродировать в течение многих лет, даже столетий. Может вызвать расстройство пищеварения у проплывающей мимо рыбы. Я не знаю. Я знаю лишь, что если мы не избавимся от проклятой твари как можно скорее, то у нас будет куда больше проблем, чем расстройство пищеварения. Лучше пускай те, кто занят подъемом бомбы, проведут бессонную ночь, чем все мы уснем вечным сном.

Глава 8

Тэлбот пошевелился, приподнялся на кровати и заморгал, когда